Но почему-же нельзя пустить в свой новый мир Амали? В ответ он вспоминал множество маленьких мгновений своей жизни. Не простой была задача собрать их, чтобы увидеть общий план, понять, где закрались опасные противоречия. Он вглядывался в себя и через пелену сложных умозрительных рассуждений, теоретизирования, того, что он называл «для-себя кантианством», сложно было распознать истинные чувства к Амали – через неё он ещё больше любил себя. В спокойном ритме шла череда положительных, сомнительных и отрицательных ощущений от прожитого вместе, и все эти ощущения были равнозначны друг другу. Теплота и нежность сменялись холодностью, скепсисом. И вот в один прекрасный момент старик Северо вторгся в их идиллическую жизнь и занял в ней хозяйское место, фактически – место Амали. Но неужели сам П. это допустил? Внутренняя улыбка светлела в нём, когда он постепенно стал додумываться, что хочет быть столь же свободным для себя от других, как скульптор Северо. Неограниченные пространства фантазийных творческих миров расширяли упругую сферу его бытия, в ней размещалось непостижимое разумом разнообразие творческих решений, как неограниченно множество комбинаций шахматиста. Парить в ежеминутно расширяющейся вселенной своей мысли, которая в обращении даёт всечеловеческую творческую мысль, – вот чего хотел для себя П, что заставляло сейчас участиться его дыханию. Чувственная сторона внешних впечатлений скрылась в тень, на передний план выступили со временем забытые ощущения единения с творящим духом, которые он испытывал, когда, в том числе, выходил на театральную сцену. Как бы не старалась Амали, она не могла воспроизвестись в этой вселенной, как думалось П., хотя бы через то наивное возрождение сценических ощущений, которое она натужно пыталась проделать из вечера в вечер. Но ему не было жалко живого творения, возможного ребёнка, которого теперь не будет по его воле. Он весь обратился в какое-то рыцарское хладнокровие, закованное в доспехи молчаливого безразличия. Ему казалось, что он почувствовал в себе новое могущество решать не только свою, но и судьбу Амали. Он словно забыл, что отчасти, уже позволил однажды себе эту привилегию, когда присвоил ей это имя, ненавязчиво, словно оно должно было за ней быть.
Погружённый в эти мысли, он автоматически собирал чемодан, ведь всё было настолько ясно и в этот момент в комнату зашла Амали. От неожиданности из рук П. выпала коробочка таблеток, которую он как раз убирал в карман – оба замерли, глядя на белую упаковку средь синего ковра. Всё было предельно ясно.
