Когда профессор деликатно просил девушку задержаться после лекции, вытирая при этом беленьким платочком в уголках рта, она покорно соглашалась. С благодарностью принимала похвалу и слушала стихи классиков, перемежающиеся с сочинениями самого профессора, о чём он скромно умалчивал. Нельзя сказать, что Амали заставляла себя принимать знаки внимания – ей приятна была мысль, что изысканные слова и поэзия адресованы только ей, она чувствовала себя аристократкой, думала, что достаточно умна и проницательна, чтобы оценить всю глубину чувств профессора. Она ощущала на себе его липкий вожделеющий взгляд, догадывалась, как каждую лекцию он мысленно раздевает её, как ложиться на её гладкую чистую кожу его горячее дыхание, и, как не смеют его дрожащие губы коснуться её, как он боится красоты, боится, что его отопнут, погонят прочь. И многие дни его вожделеющие взгляды всюду тенями ложились на её следы.
Но раннею весной профессор был вознаграждён Господом за все добрые дела и многолетнее, почти монашеское, любовное воздержание. Если бы мужчина накануне узнал, что грядёт день тот, dieisto, он бы не выдержал страшного биения своего взволнованного сердца, оно разорвалось бы в груди и он умер бы с её именем на устах, ожидая соединение на небесах со своим Иисусом. Но всё случилось неожиданно, казалось, начинался ещё один божий день, когда приветливо, как и месяц назад, в его окно заглянуло солнце и он сел в свой автомобиль, послушал в дороге любимого дирижёра и виртуозный оркестр, приветливо поздоровался с коллегами в университете и начал свою лекцию, где, как всегда, ловил её взгляд. Амали была решительна – сама напросилась остаться после лекции, сама закрыла на замок дверь, и сама сняла одежду вначале с себя, затем с профессора. Только он увидел её молодое тело в нижнем кружевном белье, как ком подступил к горлу и его охватила мелкая дрожь. Он заметил, что руки его пошли белыми пятнами, как на защите диссертации, и не давал себе разрешения коснуться чистейшего, словно святые дары, тела Амали, пока она сама не взяла его за запястье и не придвинула горячую ладонь к своей маленькой груди. Он лепетал какие-то слова, чуть не теряя сознание, а она щипала его пухлые губы короткими поцелуями. В этом акте христианского сострадания она находила мучительное наслаждение, её вдохновляла на изобретательность мысль, что у профессора всё происходит впервые. После экстаза он рухнул, как святой Антоний, в раскаянии закрыл лицо руками, рыдая не то от стыда, не то от услады. Она наклонилась к нему, задевая обнажённым телом, и поцеловала в лоб. После этого
