– Почему… почему вы мне соврали? Ведь вас зовут не Бруно, а Сильвестр. Сегодня хозяйка нам сказала.
– А тебе не всё ли равно, что сказала эта баба, что говорил тебе я? Какая вообще разница, как кого зовут? Тебе ли этого не знать, малец? – старик явно намекал на Амали – Мне давно уже наплевать на всю эту суету. Просто сядь рядом и послушаем ночь.
Сегодня он много курил и пощёлкивал языком, словно ему что-то мешало во рту. Казалось, вся беседка пропитана его горьким, тяжёлым духом портвейна и табака. Между тем П. уже сидел напротив Северо.
– Я знаю, что тебя сюда тянет. Ты не первый. Вас много было. Но тебе, малый, я вот что скажу: остерегайся ко мне ходить, ты ещё совсем зелёный. Это мне скоро умирать, я повидал жизнь всякую. А ты, ты ещё толком не начал жить.
– Мне сказали, что вы скульптор, – тихо донеслось от П, – я никогда не видел живых скульпторов; мне интересно посмотреть ваши работы.
– Посмотри лучше работы Деньяни, бьюсь об заклад ты их не видел. Или, хочешь сказать, малоизвестные, непризнанные авторы не заслуживают такого внимания, как Микеланджело? Раскрой глаза! В тебе остались ужимки провинциального актёришки. Ты бросил театр и мучаешься теперь: ради чего, ради кого? Ради своей еврейки, которая хороша в постели?
П. заметил, как часто сегодня тянется к бутылке Харон. Мужчине представилось, что Северо и ему предлагает выпить. Вот видит он в темноте, как сухая, морщинистая рука медленно двигает к нему стакан с портвейном, как сверкают во тьме красным огнём мефистофелевские глаза и старик поднимает свой бокал, приглашая выпить вместе. Кажется, приподнялись уголки его губ в искусительной улыбке, и он говорит:
– Ну что смотришь, мяукни хоть в ответ! Хочешь сказать, что я не прав? Возрази мне, или хочешь – ударь меня. Ответь на обиду, вложи всю горечь оскорбления в кулак!
Но П., конечно, выше этого, он никогда не стал бы бить старика, даже такого отвратного. Он думает, что всё равно поддастся искушению его вина. И вот новый стакан придвигает ему закостеневшая рука, сверкнули в луче электрического света фосфорические глаза, шероховато проворочал что-то тяжёлый от хмеля и болезненный от язв язык. И П. снова себе представляет, как опрокидывает внутрь себя кровавую терпкую жижу, как отдаёт она горечью в горле, а затем презрительно бросает старику:
– Как ты жалок, старик! Высокомерно говорить, ставить себя выше остальных. А чего добился ты? Кому известны эти скульптуры? Где они выставляются? Занудный старик, который только и может жаловаться на жизнь…
