Открытка была повешена на елку, а орехи они с мамой очень быстро съели, сохранив, впрочем, несколько штук для новогодних украшений. Из шерсти мама вскоре связала носки, в которых он пробегал всю зиму, ну а мед мама оставила как лекарство на случай простуды. Валька, впрочем, иногда залазил в бидончик ложкой, но исключительно с практической целью. «Что-то мы давно мед не пробовали, как бы он не испортился», – с озабоченным видом говорил он маме. «Да, действительно, давно не пробовали, надо попробовать», – улыбалась она.
– Что у тебя получилось, Петров? – спросила Татьяна Петровна, заметив, что Петров отвлекся на свои мысли.
– Орехи, мед и…, – Петров осекся, поняв вдруг, что отвечает что-то не то.
Все рассмеялись.
– Опять в облаках витаешь, Петров, – Татьяна Петровна была серьезна, но глаза ее смеялись. – Достанется тебе скоро на орехи.
– Два метра почти, – попытался исправиться он. – С хвостиком.
Все опять рассмеялись.
– А что я сказал такого? – Петрову было обидно, что народ в классе смеется над ним. – Узел же будет. И концы сургучом надо припечатать, правильно? – он пытался быть последовательным в своих рассуждениях.
– И откуда ты все знаешь? – неосторожно произнесла Татьяна Петровна.
– Это он, это он, ленинградский почтальон, – опять развеселился класс. – С толстой сумкой на ремне, ха-ха-ха.
Одна лишь соседка Семыкина смотрела на него спокойно и серьезно, словно пытаясь что-то сказать, а может понять, чего еще можно ожидать от него. И от этого внимательного взгляда ее серых глаз всё негодование на обидный смех класса и иронию учительницы, всё несогласие и протест, которые Петров пытался как-то подавить в себе, вдруг стали быстро подниматься откуда-то из глубины, как поднимается неотвратимо вскипающее молоко, чтобы через мгновение вылиться через край, и Петров вдруг почувствовал, что сейчас заплачет от обиды. Он вскочил на подоконник, шагнул в приоткрытое окно на ветку тополя и через мгновение уже карабкался по дереву вверх, продираясь сквозь ветки к голубому небу. Никто ничего не успел понять, только Татьяна Петровна ахнула и бросилась вначале к окну, а потом выбежала из класса. Все сгрудились у окон, пытаясь разглядеть Петрова среди ветвей старого тополя. И только Семыкина сидела на своем месте с прямой спиной, спокойно глядя перед собой.
Петров быстро добрался до вершины, насколько позволяли ветки старого дерева. Тополь слегка покачивался на легком ветру, шелестя всеми своими листьями и суставами. Петров прислушался к себе. Страха не было. На смену обиды и негодования пришло любопытство. С дерева Петрову хорошо была видна огороженная металлическими леерами школьная железная крыша, на которой кто-то оставил испачканное бурой краской ведро и красильный валик, привязанный к длинной палке.
