Белой Армии оплот.
Наливалися знамена
Кумачом последних ран.
Шли лихие эскадроны
Приамурских партизан».
«Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая
Страна моя,
Москва моя, –
Ты самая любимая!», – как и положено гнул свою линию хор.
Петров заметил краем глаза, как побелели на аккордеоне костяшки пальцев Анатолия Евгеньевича. Роза Александровна в правой кулисе еще кивала головой в такт песне, но выражение ее лица уже стало меняться.
Продолжения «Марша Дальневосточных партизан» память Петрова почему-то опять не подставила ему в нужный момент, а подставила другое, что-то еще более знакомое и родное:
«Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя,
То, как зверь она завоет,
То заплачет, как дитя», – звонко пел, зажмурившись, Петров.
А дальше опять из первого оригинального куплета:
«Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город,
Сердце Родины моей!»
«Кипучая,
Могучая,
Никем непобедимая
Страна моя,
Москва моя, –
Ты самая любимая!», – хор знал свое дело.
Роза Александровна металась за сценой между кулисами и наконец-то дала занавес. Хор испуганно рассыпался как горох и укатился в кулисы. В зале, отсеченном занавесом, громко аплодировали – похоже песня всем понравилась.
– Ну ты даешь, Петров. Что случилось? – только и смог сказать Анатолий Евгеньевич, вспотевший от переживаний и тяжелого инструмента.
Валька и сам не понял, что случилось.
– Берег незнакомый, Анатолий Евгеньевич, – пытался объяснить свои переживания Петров.
– Какой берег, Петров? Что ты несешь, – устало сказал Анатолий Евгеньевич. – Ладно, потом обсудим, иди домой.
Вечером Валька долго не смог уснуть, переживая происшедшее.
– Мам, можно я попою, – решил он прибегнуть к проверенному снотворному средству.
– Конечно, – ответила мать и услышала через минуту знакомую песню с немного странными, как ей показалось, словами:
«Из-за острова на стрежень,
Вихри снежные крутя,
Выплывают расписные
Стены Древнего Кремля.
На передней Стенька Разин,
Обнявшись, сидит с княжной.
То, как зверь она завоет,
То заплачет, как дитя.
Кипучая,
Могучая,
Никем непобеди…», – уснул Петров на середине слова.
