А мне Грузия привиделась сухопарой женщиной в черном, с непрощаюшей печалью в глазах, а по плечам—вместо шали—кусок подраной мешковины, что была привязана, как навес, на одном из промелькнувших придорожных базаров.
"Раздираемая гражданской войной Грузия…" Хорошо, что это уже позади.
Промелькнул и Тбилиси с его нескончаемой Курой в асфальтных берегах и пыльным памятником на пыльных скалах.
Пошли поля на округлых склонах; ряды деревьев по сторонам шоссе.
Обед у придорожного павильона—зеленого строительного вагончика—под деревом зеленым, у родника струящегося из железной трубы в ёмкость для водопоя, с зеленоватой склизью на бетонных стенках…
Автобус взбирался все выше, где совсем уже перестали попадаться мустангеры из ГАИ, а по ущелью сбегала навстречу торопливая шумная речка, в деревнях смуглые пацаны с англо-надписями на Т-майках бросались перенять автобус и что-то кричали, размахивая пучками деликатесных лесных трав для продажи пассажирам.
Автобус профыркивал мимо.
Чувствовалось, что совсем недалеко. О, армянская земля, ты уже за горой!
Старший водитель на радостях взрезал купленную утром при дороге дыню, предложил и мне ломоть.
Я хоть и хотел, но отказался – их вон трое, а дыня одна.
Дживан и Самвел затеяли баловаться и обливать друг друга водой на площадке перед выходом, под хохот и советы пассажиров-зрителей.
Полная эйфория. Не рано ли?
Автобус въехал в пограничное грузинское село Гугути и стих перед одноэтажным бараком таможни в когда-то зелёной, но выгоревшей, краске.
Как видно, невзлюбил меня базальто-лицый водитель Самвел за тот мой не-христианский "салям" в МинВодах.
Потому-то и придирался, что слишком много расхаживаю по проходу, и не позволял стоять на ступеньках переднего выхода, откуда удобней было смотреть на летящее под автобус шоссе и читать дорожные знаки, неуступчиво сидел на кресле запасного водителя, хоть мог бы пойти вздремнуть на местах высвободившихся после Тбилиси.
Вот и теперь, когда на крыльцо гугутинской таможни важно выступили двое пузатых увальней в мешковатой серой униформе без погон, он резко послал меня на мое место, чтоб не мешался тут.
Они взошли в автобус и двинулись по проходу, непонятно поглядывая глазами неразборчиво блеклого цвета.
Взяли паспорта у нескольких пассажиров, выборочно, непонятно чем руководствуясь, и вышли, приказав избранным заходить к ним в таможню с вещами, а остальные пусть ждут своей очереди.
Всполошились не только избранные; перспектива таскания туда-сюда всего багажа с широченных полок-стеллажей, а также из той баррикады в конце автобуса, составленной из телевизора, молочно-фермерских фляг и груды прочих ящиков – казалась дикой, немыслимой измученному жарой мозгу.
