Мы шли в ногу. За то время, что я провел на архипелаге, мы с Берлом много, очень много ходили вместе, и волей-неволей подстроились друг под друга. Я привык шагать шире, он научился ходить медленнее.
Мы остановились одновременно, не сговариваясь, сохраняя тяжелое молчание, висевшее между нами. Он замер, словно был не человеком, а фигурой, вырезанной изо льда – такими обычно украшают питерские площади в преддверии Нового года. Некоторое время единственным, что я слышал, было раздраженное завывание холодного ветра, вздымавшего снежные завихрения.
Мы смотрели на раскинувшийся перед нами ледник Норденшельдер. Я искал подходящие слова. Берл неуютно повел плечами и сунул здоровую руку в карман. Ленин, который стал невольным третьим членом нашей команды, таращил свои каменные зрачки в недружелюбный ледяной простор. Ветер припорошил колким снегом макушку Ильича, отчего тот казался седым стариком.
– Весна наступает, – тихо сказал Берл и расстроенно пнул ногой снег. – Ледник скоро начнет таять. В июле от него мало что остается. Ты же знаешь, когда ледники тают, белые медведи ужасно страдают.
Я этого не знал.
– Их дом просто тает. Исчезает, и они ровным счетом ничего не могут с этим сделать. – Он молчал некоторое время, пристально вглядываясь в закутавшийся в облака, словно в шубу, Норденшельдер. Будто пытался рассмотреть там полярных медведей, наслаждающихся своим снежным домом, пока он еще не растаял. – Я себя иногда чувствую совсем как они. Ничего не могу сделать.
Этого я тоже не знал. Знакомое чувство, опрокинувшее меня навзничь без единой возможности подняться самому далеких два года назад, когда не просто мой брак полетел под откос, но, кажется, вся моя жизнь посыпалась, как горстка костяшек домино. Это чувство беспомощности и полного отсутствия контроля никак не вязалось с образом Берла. Не подходило в паз, какой стороной не поверни.
Ведь это Берл – он смеется в лицо неурядицам, он хмурится и дает отпор, он всегда рядом, теплый и родной. Осознание того, что в конце концов, он простой человек, такой же, как и я, со своими слабостями и со своим собственным «Ничего не могу сделать» приходило ко мне медленно и словно бы нехотя. Понимать, что тот, кем ты долгое время восхищался – всего лишь человек, это одна из тех мыслей, с которыми нужно учиться по-новому жить. И оставляет послевкусие легкого разочарования, подобно тому, что испытывает ребенок, понимая наконец, что его отец не супергерой.
