Я чувствовал некую необходимость что-то сказать. Что-то из тех социально одобряемых и ожидаемых фраз вроде «Все будет хорошо» и «Я тебя понимаю». Но заставить себя открыть рот и произнести что-то из этого набора (мое воображение услужливо подсунуло мне их в виде флеш-карточек, которые я мысленно перебирал, не имея возможности остановиться хоть на чем-то) было поистине выше моих сил. Вы не найдете в себе силы сказать смертельно больному, что он поправится – это очевидная ложь. Вы не скажете человеку в глубокой депрессии, что завтра он проснется в хорошем настроении – это явная неправда. Если вы оба знаете, что произнесенные слова не значат ничего, к чему их вообще произносить?
Прежде чем я успел что-то сказать или сделать, Берл мотнул головой, словно стряхивая с себя наваждение, и выудил из кармана пачку сигарет. Я молча помог ему прикурить, взял сигарету для себя, и у нас появилась призрачная возможность помолчать еще несколько минут, пока ветер выцеживал дым из зажатых в медленно немеющих от холода пальцах сигарет.
– Забавно, на самом деле, как все порой меняется, – выдохнул Берл вместе с табачным дымом. – Как что-то прежде ценное теряет всякий смысл. И вот ты снова гол как сокол и ничего за душой не имеешь. Не то что деньги – я ж не про это, ты знаешь. Что нам тут деньги, главное, чтобы талоны на сахар и водку не перевелись. А вот что-то ценное – нет его. Все всегда теряется.
Берл покосился на меня и тяжело вздохнул. Наверное, решил, что я ничего не понял. Я не стал убеждать его в обратном. Я сделал единственное, на что у меня хватило мужества – для начала выдержал его взгляд, а затем – притянул его ближе к себе и заключил в объятия.
Обнимать Берла было неудобно – сказывались разница в росте, его острая угловатость и то, что он замер, словно каменный, и боялся, кажется, даже дышать. Когда я его отпустил, он некоторое время стоял, не двигаясь, а затем выдохнул и словно обмяк весь.
Мы шли обратно в тихом молчании, оставляя за спинами собственную боль, неловкость недосказанности, вековой ледник, и на нем – белых медведей, которые пока даже не предполагали, что вскоре их дом может растаять. Нам снова было легко.
У снегохода нас вновь ждал песец. Словно во сне я наблюдал за тем, как Берл, усмехнувшись, присел на корточки и поманил к себе зверька – совсем как в первый раз. Но песец ощерился, обнажив мелкие острые зубки, и метнулся прочь. Мы быстро потеряли его из виду, он молниеносно скрылся среди снежных наносов.
