и все ненадежны! Про то Бориска думает ли? Я ли не говорил, что надобно сей полк из детей боярских набирать? Но кто слушал меня? Набрали туда казаков да беглых людишек без роду племени! И чего теперь?
– Не станут за нас стоять?
– Какое там! – махнул рукой Мосальский. – Тебя первого на копья и поднимут!
– Чума на тебя, князь. Каркаеш как ворон! У нас есть 700 московских стрельцов! Про сие помни!
– И что? В городе ворья полным полно! Все они уже славят Димитрия. Чего смогут твои стрельцы? Да и среди них не все станут стоять за Годунова.
Салтыков получал известия о том, что делается на Москве. Там хватали всех, кто даже произносил имя царевича, жестоко пытали, а затем бросали на плаху.
– На Москве казнят за такие речи, князь. Бориска-то наш нынче государь великий.
– Слыхал я про казни на Москве. Бориска и жена его, дочь кровавого Малюты совсем ума от страха лишились. Сколь крови уже пролито. А за что?
– Я про свою голову думаю, князь. Мне своя голова дорога.
– Вот я и предлагаю тебе сохранить твою голову. И не только голову, но и имение. А можно будет еще и от царевича получить кое-что за верность.
– Чего ты его царевичем величаешь?
Мосальский ответил:
– Ты не так молод, воевода. Ты помнишь Грозного царя хорошо.
– Как не помнить.
– Тогда вспомни, как он посадил на трон татарина Симеона Бекбулатовича31 И ты тогда кланялся татарину до земли!
Салтыков вскипел:
–А ты не стал бы кланяться? Ты тогда пешком под стол ходил и не состоял при дворе на Москве!
– Я не о том, воевода. Коли кланялись знатные бояре царства московского татарину, то отчего царевичу Димитрию не поклониться? Какая разница кто он, ежели есть и пить станет из наших рук?
– Все верно молвил ты, князь. Верно! Мой отец в давние годы говаривал мне, что и сам царь Иван Васильевич не царского рода. Ведь мать его Елена из роду Глинских не сколько старого великого князя Василия ублажала, сколько молодого князя Овчину Оболенского.
– Вот и я про сие говорю, воевода.
– Это коли сядет царевич на трон. А коли нет?
– Сядет тот, кого на трон посадят.
В покой воеводы ворвался стрелецкий сотник. Он снял шапку и низко поклонился воеводе.
– Беда, воевода!
– Что? – спросил Салтыков.
– Бежал дьяк Сутупов!
– Бежал? Куда?
– К самозванцу! – произнес Мосальский.
Воевода посмотрел на князя. Затем повернулся к сотнику.
– А жалование? Казна государева?
– С собой увез, – ответил сотник.
– Началось, – ответил Мосальский. – Теперь жди открытого бунта!
– И что делать? – спросил Салтыков.
