– I… said… something wrong… – поёт он один, поднимая на меня глаза. – Now I long… for yesterday… Yesterday… – «Может, я сказал что-то не так… Но теперь я так хочу во вчерашний день… Вчера…» – и не допевает. Ладонью останавливает ещё звенящие струны, откладывает гитару. – Привет, Ева!
– Привет… Эван!
И я могу не смотреть на его руки, ни одна их которых не забинтована. Могу не наклоняться к нему, чтобы почувствовать запах его кожи. По одному движению его бровей, по излому скривившихся в усмешку губ, по движению, с которым он откидывает со лба волосы… я знаю: это – Эван.
– Уверена? – подкидывает он в костёр охапку хвороста.
– Поцелуешь? – улыбаюсь я.
– Не ожидал в пять утра встретить кого-нибудь на побережье. А уж тем более с той стороны, – кивает он за спину. Достаёт он из кармана толстовки складной нож и вытащив из кучи палочку поровнее, начинает остро остругивать кончик.
– И я не ожидала никого встретить. И уж тем более спускаться сюда. Если бы тебя не услышала, – оглядываюсь я в надежде что-то разглядеть, но ещё слишком серо. Слишком всё размыто, призрачно. И кроме пледа под его задницей, подушки и гитары, в чёрном глянце деки которой пляшут отблески костра, реальным кажется только сам Эван, да стена скалы за его спиной. – Круто поёшь.
– Ты тоже неплохо, – улыбается он. – Не спится?
– А тебе?
– Бессонница, – пожимает он плечами, нанизывает на палочку мягкий белый цилиндр зефира и протягивает мне. – А вообще я люблю вставать рано. До рассвета. Говорят, когда я был маленький, то ночью постоянно плакал. И мама, чтобы я не мешал никому спать, приходила со мной сюда. Брала плед, подушку и пела мне. Порой утром нас с ней так и находили: спящими на берегу.
– Скучаешь по ней?
– Нет, – уверенно качает он головой, затачивая ещё одну палочку. – Мне просто нравится утро, это место, и, пожалуй, одиночество.
– Прости, что я его нарушила, – наклоняю я зефир над огнём, чтобы запечь до хрустящей сахарной корочки.
– Скажи лучше: почему я не удивлён. Ты полезла в воду, несмотря на предупреждающие надписи. И ты плевать хотела, что проход на частную территорию запрещён.
– Запрещён? – удивляюсь я, едва откусив зарумяненный зефир. – Может, на треноге, что там завалилась, что-то такое и написано, но, честное слово, её кто-то уронил до меня. Я никаких Весёлых Роджеров и надписей: «Не влезай, убьёт!» не видела.
– Можно подумать тебя бы это остановило, – нанизывает он зефир на свою палочку и наклоняет рядом с моей. – Но сегодня я даже рад, что встречаю это утро не один.
