— Эрмера! — звучал голос Эстели. — Эрмера, ты все не так поняла!
— Я все прекрасно понимаю, понимаю! Я уродина, не дура, слышишь? Я не дура! Но как, как вы могли, после всего того, что я, что я для вас, и для тебя, и для тебя, Сэрие!
Сэрие, в расшнурованном корсаже, с ослепляющей белизной обнаженных грудей, сидела на полу, в окружении воздушных юбок праздничного платья, и тянула к Эрмере свои лилейные руки, а на первом этаже слегка нервные слуги искали жениха и невесту, а в сердце Эрмеры была пустота.
Конечно! Разве могло быть иначе? Разве мог Эстели выбрать уродину, а не красавицу? Разве мог выбрать длинноносую старуху, а не молоденькую нежную фею? Разве мог он, в конце концов, найти в себе достаточно сил, чтобы противиться обаянию, волшебству прекрасной колудньи, которую Эрмера сама привела, сама пустила в их дом? Нет, он не мог. В борьбе с колдовской привлекательностью Сэрие у него не было ни шанса.
Но ее прощение ему это не дарует.
Эстели был рядом с ней, гладил ее плечи, успокаивал. Эрмера взглянула на него, на золотые пуговицы его подвенечного камзола, которые она для него оплатила, на тонкий бархат его перчаток, которые она ему купила, на алмазный медальон на его шее, который она изготовила из своего алмаза у своих ювелиров, и гнев, смешанный с осознанием, закипал в ее душе с новой силой, будто глупая горничная добавила масла во влажный котел.
— Эрмера, Эрмера, больше всего на свете…
Эрмера подняла руку и ударила его. Эстели ахнул и отпрянул, держась за щеку, и в небесных глазах его расцветал шок.
— Ты что, ты же… Ты меня ударила?
— И ударю еще тысячу раз, если ты посмеешь ко мне прикоснуться! Думал, что самый умный, думал, меня обманул, да, Эстели? Ах, Эстели… Да зарастет твой дом мхом и плесенью, да прохудятся твои мешки с зерном, да продашь ты последнюю люстру, чтобы не умереть с голоду! Ни одного корса ты не увидишь больше от алмазной княгини!
— Идиотка! Неужели ты думаешь, что кто-то женится на тебе по любви?
Эрмера зажала уши руками, не желая слышать его, закрыла глаза, боясь увидеть его, и спотыкаясь о белоснежное платье, побежала она прочь, не разбирая дороги. Слуги встречали ее и пытались остановить, спрашивали, но она отталкивала их, пихала острыми локтями, кричала и ревела, словно дикая корова. И до чего же ужасный был день! Как ослепительно сияло солнце на небосводе, будто желая выжечь всему миру глаза, какого уродливого синего цвета было небо, какой мерзкий и промозглый был ветер! Разве так бывает? Разве не должно было небо стать серым и излиться дождем, раз Эрмера рыдала, разве не должен был холод сковать озеро, если ей было так больно и холодно на сердце? Разве так бывает, чтобы в момент, когда тебе так плохо, что хочется умереть, ногтями разорвать свое горло и истечь кровью, за окном все равно сияло солнце, за окном все равно был погожий день? Разве можно грустить под небесами синими, словно глаза Эстели, прекраснейшего из мужчин?
