«Надо взять молитву и читать! – сказала Таня. – И всё будет хорошо».
И всё стало хорошо. Зайнулла сидел. А Марьям лечила руку и вязала ему носки.
По безумной логике, свойственной влюблённым, Зайнулла, конечно же, навсегда обиделся на девушку, которой прострелил ладонь, и на друга, который спас ему жизнь. Но этого «навсегда», по крайней мере, в отношении красавицы Марьям, ему хватило дней на десять в одиночной камере. Ваня понимал, что его «предательство» Зайнулла будет переживать дольше и болезненней. Но готов был ждать сколько угодно. Тем более что не сомневался в Марусином миротворческом таланте. Синеглазая красавица с тех пор, как Зайнулла одумался, каждый день таскала ему передачи.
Иван смирился со всем тем охотнее, что все дни заключения Зайнуллы наслаждался обществом Ольги. Весь этот месяц Ольга была с ним, ни в чём его не упрекала. И никто их ни в чём не упрекал. И никто к ним не приставал. Хотя, может, они просто перестали обращать внимание на других.
Всё стало хорошо, хотя Ваня так и не начал договариваться о разводе.
Он хорошо относился к своей недолгой жене, та была хорошая девушка, и хотя бы с нею хотелось договориться и расстаться похорошему. Но договариваться с кемлибо не осталось сил, история с Зайнуллой выжала Ивана всухую. А ведь ещё после развода предстояли проработка и осуждение товарищей, такие, что мало не покажется! Пережить проработку сейчас Иван не мог. Надо заново набраться сил, чтобы вытерпеть и не наломать дров в придачу к уже наломанным за весну и лето… Только не сейчас. Не здесь… Впрочем, они с Ольгой почти не выходили на улицу, и было не так уж важно, когда будут эти «здесь и сейчас».
Не выходить на улицу получилось само собой. Потому что у них наконецто появилось своё жильё, где их никто не мог побеспокоить. Ну, не считая домоуправления с флагами. Марьям захотела вдруг пожить у приехавшего отцагенерала. А Ваня вдруг взял и переселился в светлую девичью комнату. В их собственную комнату.
Всё, конечно, было не так, но Ване нравилось думать, что впервые они живут в собственном жилье. Что и комната с раскрытыми полукруглыми зелёными окнами, и высокий узкий гардероб с Ольгиными матрёшкамибогатырями напротив входа, и по левую руку от него, под ковром с ночником, Марусины зелёный диванлилия, зеркало и столик, и широкий Ольгин диван, в подушках, похожих на сардельки с кистями, и круглый стол со спиртовкой, и старинный пальмовый вазон в синеголубых завитках, и бамбуковые полки с книгами на стенах, и нигде более на свете не водившийся предмет – деревянная ширма с розовыми атласными занавесками… – всё это теперь стало его и Ольги нераздельным владением, их независимой народной италорусской республикой. Пусть единственным предметом, напоминавшим здесь об Италии, был маленький, очень красивый чёрный шкафчик с хрустальными дверцами и полками, весь уставленный белоснежными кораллами и ракушками, с танцующей девочкой в нездешнем чепчике на крышке.
