Чий заорал что-то бессвязное, вроде, рванулся вперёд, кого-то укусил, его скрутили молча, заткнули Воротовой грязной рубашкой рот, он понял, что плачет от бессилия.
Когда его уносили, у него лились слёзы ручьём, не останавливаясь. Не было видно, куда его тащат. Он не сопротивлялся. Горя никакого не чувствовалось, только обида. А может, он просто испугался за себя, как они этого не понимают, что когда вот так вот, просто, без причины почти, как сейчас Ушастого, человека бросают, то как можно быть уверенным в том, что завтра также не будет с тобой, ведь вырвали же сначала, когда по-настоящему опасно было, но это бездумно что-то сработало, как по реакции, зато потом человека просто взяли и бросили, просто потому, что страшно было, просто раз – и всё, и забыли. Странно как…
Они остановились.
– Сам пойдёшь? – голос был Ворота.
– Чий кивнул. Они его отпустили, поставили на ноги. Чий потрогал болевшую щёку, когда завязывали кляп, его сильно перетянули на одну сторону, так что щёку зажало меж челюстей.
Теперь он плёлся сзади, на него уже не обращали внимания. Думают, что не побегу. Правильно думают, куда я денусь. Ушастого жалко… Ну и что теперь, будем привыкать? Или это конец, и привыкать теперь уже не придется?
Шли долго и медленно, хотя и пытались. Тут было намного глубже и, видимо опаснее, сперва след шёл почти по параллели к краю Болота, даже куда-то к Степи, а потом резко свернул на север, петляя и временами захлебываясь в грязи. Мимо большого вывороченного корневища дерева, на котором их, видимо, ждали, на это указывали обугленные ветки и кусочки трута, разбросанные по выворотню, видимо, там пытались разжечь огонь. Они не остановились, шли дальше, пока шагов через двести, нормальных степных шагов, не появился другой такой же выворотень и большой почти сгнивший топляк, на которых сидели остальные, мокрые, рваные и грязные. И всё это время они шли молча, Тольнака они, на удивление, не встретили, он ждал их уже тут, вытянувшись на замшелом топляке, такой же грязный и не отошедший от шока. Зато по дороге они встретили Рыжего-младшего, этот был, как зверёк, взъерошенный и не похожий на себя от испуга, вот такого он ещё не видел: чтобы страх так менял людей. Чий машинально глянул на Ворота с Краюхой, те были нормальными, ну, более или менее. Рыжего вытащили, и Чий разглядел, как меняются на лице вместе с цветом совершенно разные выражения. Сначала белая, абсолютно не похожая на человека^ маска ужаса с вырезанными чёткими линиями губ и ноздрей, потом она медленно сменилась удивлением, ненавистью. Затем, порозовев, стала улыбающимся Рыжим. Он обрадовался, чуть в ноги не кинулся, затараторил. На него не обратили внимания, так же молча шли. Он долго не мог остыть, бубнил, потом, уже наверное, успокоившись, понял, что глупит, и замолчал.
