«Точно повзрослеть! – понял он. – Вот что явнее всего изменилось в нас, повзрослели разом». Деревня – такая же трясина, как и эта вот под ногами, и всегда такой была, это понимал даже он, кто по большому счёту ничего кроме неё и не видел. Там всегда было спокойно, ничего и никогда не происходило. И решений в том их мирке принимать не надо, всё давно было решено самой жизнью, вязкой и неспешной. Отцу там помогай, за скотиной, там, в поле, потом пришёл, полкринки молока кислого выпил, отлежался и к кому-нибудь до хаты или на Амбар, где уже девки, бражка, шутки, одни и те же изо дня в день. Ночью до постели дополз – и спать, а наутро – день новый. Видел он этих великовозрастных детей, полдеревни их было, кому за тридцать уже. Если подумать, то кроме единиц, тех, кто вырвался, кто жил, может быть, и все были, так или иначе. И с ними бы со всеми также пошло, если бы не случай.
Вот оно почему всё значит, хотя нет, не всё, конечно. А Ушастый не повзрослел. Тоже изменился, но не так. Ему-то куда. Ему ведь, кажется, и пятнадцати нет! Ребёнок!.. Раньше и посидеть не мог без болтовни, и шебутной самый был. У Амбара вертеться начал, когда другие ещё куклами соломенными играются, и жизнь взахлёб глотать пытался, бражка на Амбаре появилась – он там, бьют кого-то – счастье, за Израном собакой бегал. И терпеть его Чий раньше не мог. За что? Может за то, что он всё-таки был дураком всегда, этого у него не отнимешь. Да за всё это, за все его интересы. Сейчас он молчаливым стал, как и все, но не взрослым, что-то сломалось у него внутри, треснуло. Он выглядел болезненным, сжавшимся, каким-то замученным. Вставал тяжелее всех, если надо было идти, и падал на землю первым, когда было уже не надо. Теперь Чий его жалел, ведь ребёнок же просто, какой бы не был, только очень уставший и забитый.
И почему-то несколько раз ему приходила в голову одна и та же мысль: что если кому-то из них суждено здесь остаться, то им будет вот он, или первым будет он. Мысль, может быть, и была нелепой, и ни на чём не основанной, но ему всё равно упрямо в это верилось. Наверное, из-за этой его болезненности, как будто смерть его уже коснулась, а то, что он с ними, – так это пустяк, пальцами два раза щёлкнуть не успеешь, придет время и своё она заберёт в первую очередь.
Они уже куда-то шагали. Чий опомнился, когда сошли с сухого места, под ногами сначала прохладно захлюпало, а вот теперь он уже привычно проваливался в жижу до середины бедра. Рядом, шага на два впереди, покачивалась с большой знакомой кляксой от когда-то пролитого горячего воска краюхина сумка. Чий догнал его, обойдя сбоку.
