– В связи с выбытием всех офицеров я беру на себя командование ротой, – твердо сказал Андрей. На него уставились двенадцать пар изумленных глаз, явно выражающих сомнение в его адекватности, какое командование, какая рота, остатки стада испуганных баранов, но он хорошо помнил чье-то наставление, что солдат должен бояться своего начальника больше, чем врага . – Своим заместителем назначаю Коркошко. Он такой же боевой обормот, как и я, – Андрей позволил себе обозначить на губах тень улыбки. Потом он начал рычать на подчиненных, как делал покойный ротный. – Пересчитать и доложить о наличии боеприпасов, жрачки и аптечек. Старший – Коркошко. Как стемнеет, мы выходим отсюда назад. Обещаю, что выведу вас отсюда. И никто – слышите никто, – он подчеркнул, – из нас больше не погибнет. Коркошко! Назначить дневальных, остальным отдыхать.
Он был немного старше оставшихся в живых, но сейчас чувствовал себя умудренным опытом окопным чертом, к которому прибился табунок испуганных жеребцов. Еще у него обострилось верхнее чутье, когда было достаточно одного взгляда, чтобы с уверенностью заявить, что здесь лучше не идти: снайперы или мины.
К нему подошел Коркошко и сунул клочок бумаги. Андрея больше всего интересовали патроны. Их оказалось негусто. По два рожка на каждого. Он выругался. Плохо. Совсем мало. Вогов почти нет.
– Леня, – он посмотрел на Коркошко. – Надо еще раздобыть патронов. Чуть стемнеет, пойдем пошукаем.
Коркошко тяжело вздохнул и с надеждой посмотрел на Лаутеншлегера:
– Мы точно выйдем? У меня мать больная, если погибну, не переживет.
– Да, – ответил Андрей. – Выйдем. Клянусь. Главное, – сапоги не потерять, когда будем драпать отсюда.
Сидевшие по углам подвала солдаты внимательно прислушивались к их разговору.
На угрюмом лице Коркошко появилась несмелая улыбка:
– Ты все шутишь.
Андрей не ответил, а вытряхнул из рожков патроны и тщательно протер каждый патрон. Заново снарядил рожки. Пока пальцы проделывали нехитрую работу, он закрыл глаза и словно воспарил над городом, дымом пожарищ, треском выстрелов, отчаянным матом и воем умирающих от ран. Андрей поднимался все выше и выше, пока не оказался на пороге у Господа Бога. Тот сидел на скамеечке и палочкой рисовал в облаках различные узоры. Получалось явно не очень хорошо, Господь что-то гневно шептал себе в бороду, узор затягивался, и палочка вновь начинала выводить замысловатые узоры. Он явно не замечал солдата.
Андрей вежливо кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, и Господь ворчливо проскрипел:
