Лау удивленно воззрился на неё. Столичные нотариусы до отвращения вежливы и предупредительны. Здешняя дама явно не знала о тонкостях поведения столичных нотариусов. Он еще раз попытался изложить причину, по которой оказался здесь.
– Вон, – неожиданно взорвалась дама. – Вон отсюда, ты не первый, кто точит зубы на это наследство! Какое хамство! Цинизм! Тело еще не успело остыть, а они как трупные мухи уже слетелись!
Лау молча встал и вышел из нотариальной конторы. Что за экзальтированная дурра, местный нотариус. Придется зайти попозже, когда у нее закончится нервический припадок.
Следом за ним выскочила секретарша, ухватившая его за рукав:
– Подождите, сейчас дочь лейтенанта Шмидта уйдет. Это не нотариус.
Лау удивился:
– Разве это не нотариус?
Секретарша нервно затеребила воротничок блузки:
– Вы, явно не местный. Эта женщина – сестра нотариуса. У неё тихое помешательство и она воображает себя нотариусом. Сестра дает ей возможность побыть в конторе до прихода клиентов, а потом она уходит. У неё началось осеннее обострение. Сегодня нотариус приболела и пошла в больницу, поэтому сестра сидит и не уходит. Приходите после обеда. Нотариус должна быть.
– Понимаете, я приехал в командировку, и мне некогда ждать, когда ваш нотариус выздоровеет. Она точно будет?
Секретарша смутилась, опустила голову и пробормотала:
– Я позвоню, нотариус обязательно будет. Подходите к трем часам.
Лау посмотрел на часы. Десять часов. Ждать придется долго. От нечего делать он решил посмотреть городские достопримечательности. По улице, которая носила название «Бодрая», он дошел до здания с портиком и табличкой «Городской морг». Здание было выкрашено выгоревшей салатной краской, которая кое-где облупилась, и проступила ярко-желтый цвет предыдущей покраски. Столпотворения у морга, к счастью, то же не наблюдалось, но дверь была гостеприимно распахнута.
Лау удивленно-радостно хрюкнул, морг на бодрой улице. Как здорово! Вспомнились слова революционной песни, и он, как истинный сын степей немецких кровей, который поёт о том, что видит, изменил слова этой песни. Теперь песня звучала так: «Бодро мы в морг пойдем/и как один умрем/из жизни никто не ушел живьем». Последняя строчка была явно не в рифму, но он не стихоплет, можно мурлыкать себе под нос.
От скорбного здания Лау свернул в первый же переулок. На одном из заборов была табличка с названием переулка «25 лет ОГПУ». Лау счел за глупую шутку табличку, но на воротах другого дома висела табличка, которая не обманула, переулок точно назывался «25 лет ОГПУ».
