Из большого спорта Володьке пришлось уходить в цирк гимнастом. А там уже он женился на дрессировщице медведей и стал выступать в ее аттракционе. В конце семидесятых, приехав в Рязань, я увидел гастрольные афиши с их именами, но встретиться так и не удалось.
Странно уходят люди. Я даже не знаю, жив ли он, Володька, игравший когда-то в лагере, еще до спортивной карьеры, вальс "Домино" на баяне, а вот подаренная им ручка лежит у меня на письменном столе в прозрачной коробочке, как Ленин в мавзолее.
"Кто много спит, тот много видит..." - написал поэт Леонид Завальнюк.
Видеть-то я вижу, только почему-то ускользают эти самые сны поутру, как верткие ящерки, оставляя в лучшем случае свой кровоточащий шевелящийся хвост, или смазанный след на песке, или просто дуновение травинок.
Вот и сегодня утром запомнил только обрывок сна. Будто бы я слоняюсь по бесконечному коридору, где полно народа. Ищу выход, потому что страшно хочу курить. Наконец, не выдержав, украдкой закуриваю папиросу и прячу ее в кулак, удивляясь, что она не жжет руку. Вижу стеклянную дверь, за которой лестница, облегченно вздыхаю, спускаюсь по этой пустой лестнице вниз и натыкаюсь на двух злобных старух, которые кричат, что здесь не курят.
Проклиная старух, снова поднимаюсь наверх, уже по другой, очень крутой лестнице, и вижу на возникающей передо мной лестничной площадке Володю Сошина. Сначала только по грудь, потом по пояс. И оказывается, что его торс, могучий торс атлета, влит в деревянную самодельную тележку послевоенных лет, самокатку для безногих инвалидов-фронтовиков с подшипниками вместо колес. И меня это почему-то не удивляет. Я только мимолетно думаю, как же я забыл, что Володька - безногий, а сам уже бросаюсь к нему на каменный пол, обнимаю его, а он вдруг начинает серьезно говорить о философском мировоззрении Рериха, как будто нам и поговорить больше не о чем после стольких лет разлуки...
И тут я начинаю просыпаться. И действительно слышу сквозь полудрему по включенному динамику передачу о Рерихе. И Володькино лицо еще стоит у меня перед глазами. Он почему-то с черными усами и очень бледный. А я никогда не видел Володьку с усами, не знаю даже, носит ли он их, помню только ядовитые юношеские прыщи у него на подбородке, от которых он тайно страдал.
И что это за сон такой нелепый, и откуда он взялся? Тоже своего рода таинство, непостижимое, как рождение и смерть.
Ну с тележкой хотя бы понятно. Вот она, на горячем асфальте у метро "Сокол", та самая самодельная самокатка, которая вдруг возникла в моем нелепом сне. Безногий обрубок фронтовика с деревянными кеглями-култышками в руках. Линялая гимнастерка, уже потусторонние глаза, иссиня-белый беспомощный рот. Кашель, рвущий впалую грудь. Долгая кровавая рвота с ошметками сгнивших легких. И тяжелая, темная, закатная лужа, медленно пожирающая асфальт... Первый раз шестилетним мальчиком я переживаю происходящее на моих глазах таинство смерти.
