Маша.
Чёрт, попалась.
Медленно поднимаю глаза, прохожусь взглядом по крепким ногам, широким плечам, обтянутым тёмно-серой футболкой, и натыкаюсь на колючий взгляд почти чёрных глаз. Они не такие, как у Клима – в них не прячется боль. Зато до такой степени непроницаемы, что становится не по себе. Не мужик, а статуя.
И это именно тот мужик, который привёз меня сюда! Точно он.
Очередная деталька с обожжёнными краями в том пазле, который никак не хочет складывать мой мозг.
– Гуляете, Мария Степановна?
Он подчёркнуто вежлив, но жёсткий рот сжат в тонкую линию, а на лбу заметны две глубокие морщины. Ему лет сорок-сорок пять, и он явно не даст мне отсюда уйти.
Я хорошо знаю эту породу – у отца таких раньше было много. Верные псы, готовые рвать зубами, стоит хозяину повести бровью.
Только вот… кому служит этот мрачный мужик? И когда я узнаю ответ, очень многое станет на свои места.
– Нельзя гулять, да? – передёргиваю плечами и поднимаюсь на ноги, а мужчина стоит, сложив руки на груди, и рассматривает меня так, будто бы я, по меньшей мере, навозный жук.
Я ниже его больше чем на голову, а ширину его плеч легко можно меня завернуть, как в подарочную упаковку. И от этих людей я хочу сбежать?
Слабоумие и отвага, похоже, главный девиз моей резко изменившейся жизни.
– Когда Клим скажет, что вам можно гулять, тогда и будете.
Ответ выводит меня из себя. Надо же, распоряжений ждут, чтобы позволить человеку свежего воздуха глотнуть. И да, всё-таки Клим – он его хозяин.
– Я не собственность Клима, чтобы он имел право распоряжаться мной, – фыркаю, а на губах мужчины вырисовывается что-то подобное улыбке. Такой, снисходительной.
Так улыбаются, когда неразумные дети заявляют, что они уже взрослые. Забавно, не более, но считаться с их мнением и правами никто не собирается.
Снова раздаётся выстрел, грохот и маты. Я не знаю, что мне делать. Сбежать не получится, но и стоять просто так, когда в самом разгаре мой личный Армагеддон, невыносимо. И я срываюсь с места, бегу, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Пусть хоть убивают, покорно ждать своей участи для меня немыслимо.
Пусть меня застрелят при попытке к бегству, пусть вздёрнут на дыбе, наденут испанский сапожок, сожгут – я ничего не боюсь. Но не буду сгибаться до земли, подставляя спину плетям.
