Это может означать только одно.
Связь с эгрегором разорвана.
– Что это было? – слышу я раздраженное шипение Милонеги.
– Я… – шепчет Македонов, оглушено мотая головой. – Я не понимаю…
Все еще не до конца придя в себя, я пытаюсь встать, но не могу, словно что-то прижимает меня. Я смутно видел это нечто, как оно мечтся по кругу от колдуна к колдуну – прозрачный сгусток чистой энергии, концентрированной Силы, ищущей хранителя. Она касается меня, окутывает теплом с ног до головы, изучая, готовая в любой момент испепелить.
Но не трогает.
– Нет! – слышу я следом крик.
Милонега водит руками по телу, судорожно стараясь сбросить вязкую субстанцию, окутавшую ее с ног до головы, лишив возможности двигаться.
– Нет, нет, нет… – шепчет Темная. – Все не может закончиться так…
Когда Сила, высвобожденная с разрушением эгрегора, окутывает колдунью прозрачным коконом, делая похожей на граненый горный хрусталь, ее очертания начинают размываться. Македонов бросается к Милонеге, отчаянно стараясь удержать уже совсем прозрачный силуэт, но руки проходят сквозь него. А затем она исчезает.
Растворяется, расщепляется. Развоплощается, лишаясь права на существование.
Развоплощение представляло собой смерть физического и ментального тела на всех уровнях бытия. Оно просто стирало человека с лица земли, вычеркивая из мира живых и мира мертвых. Я слышал про это, но никогда не думал, что стану свидетелем процесса. Для меня смерть всегда значила смену мерности, переход, связанный с распадом эфирного тела и отделением души. Я верил, что душа поднимается вверх, описывает «восьмерку» вокруг Земли и Луны, пока астральная оболочка не распадется и не попадет в Навь. Что у каждого есть негласное право на вечное существование в пантеоне среди Богов. Но видеть смерть души… Это было страшно. Внутри все переворачивалось, заставляя невольно сочувствовать Милонеге. Своими действиями она лишила себя права даже на перерождение. На второй шанс.
Я бросаю взгляд на Македонова. В его глазах стояли слезы.
– Госпожа…
Я полагал, что здесь возможно не более чем фанатичное восхваление идола. Неужели он что-то испытывал к этой женщине? Нет, я знал, что так бывает. Я сам становился идолом, не желая этого, пример тому – девушки, плененные наследием Сирен, с которыми я подчас поступал жестоко. Я знал, что причинял им боль, доводил до слез, но почти никогда не сожалел о содеянном. Наблюдать со стороны отчаянье, порожденное крахом надежд, было неприятно.
