Во всей Тоскане ходили всякие нелепые слухи об этих вечеринках, также, впрочем, как и о самом хозяине, графе дель Веспиньяни. Попасть к Отторино было весьма и весьма непросто, он сам фильтровал гостей, но, несмотря на безудержное, чисто южное веселье, несмотря на полное отсутствие натянутости, ужины эти носили приличный, изящный и даже целомудренный характер. И часто, очень часто спокойный и трезвый взгляд хозяина, направленный через весь зал, останавливал в самом начале рискованную выходку, слишком громкий смех или слишком резкий жест.
Но правы, правы были те, кто утверждал, будто бы Отторино в подобных вечеринках стремится забыться, стремится отвлечься от навязчивых воспоминаний: очень часто во время самого разгула веселья лицо его принимало мертвенно-пепельный оттенок и он неожиданно замолкал, долго глядя в какую-то только ему одному известную пространственную точку перед собой.
Была еще одна причина, по которой Отторино не мог ощущать себя счастливым: дель Веспиньяни обладал редкой природной проницательностью умением безошибочно разбираться в людях.
С сотнями, с тысячами людей, сталкивался за свою многогранную и долгую жизнь Отторино, но ни с одним человеком он не сошелся, ни с одним не стал близок душою.
Наверное, правы были те, кто утверждал, будто бы дель Веспиньяни иногда действительно умел читать мысли людей — наверное, это было дано ему частично и от природы, и в результате долгого житейского опыта. Для того, чтобы понять, что за человек перед ним, дель Веспиньяни надо было пристально и напряженно всмотреться я этого человека, сообразить внутри самого себя его жесты, его движения, голос, сделать втайне свое лицо как бы его лицом, и тотчас же, посте какого-то мгновенного, почти необъяснимого душевного усилия, похожего на стремление перевоплотиться,— перед графом раскрывались все мысли такого человека, все его явные, потаенные и даже скрываемые от самого себя желания и помыслы, все их чувства и оттенки.
Это состояние бывало похоже на то, будто бы он проникал сквозь непроницаемый черный колпак или футляр вовнутрь чрезвычайно сложного и запутанного механизма часов и мог наблюдать незаметную извне, одновременную запутанную работу всех его частей: пружин. колесиков, шестерней, валиков и рычагов, или, скорее — сам как бы делался на какое-то мгновение этим механизмом во всех его подробностях и в то же время оставался самим собой, холодно наблюдавшим мастером.
Такая способность углубляться но внешним признакам. по мельчайшим, едва уловимым изменениям лица в недра чужой души, не имеет в своей основе ничего таинственного.
