От взгляда ведьмы по позвоночнику Юли пробежал ток, и она проснулась. В окно светила луна. Сквозь щели под рамами тянул ветер. Сердце не билось, а слабо дёргалось – как зверёк, попавший в капкан. На краю постели сидела Светка. Она курила. Пальцы её тряслись.
– Ты что, идиотка? – спросила Юля, приподнимаясь на локте.
– Мне стало страшно! Я не смогу так уснуть.
На столике у кровати стояла пепельница. Одним коротким движением погасив сигарету, Светка легла и прижалась к Юле. Та ощутила дрожь и холодный пот. Устало откинулась на подушку.
– Из-за чего тебе стало страшно?
– Да сон какой-то приснился.
– Сон?
– Да.
– Пошла вон отсюда!
– Нет, я останусь.
Сказав так, Светка закрыла глаза и сладко зевнула, рассчитывая уснуть под охраной Юли. Но та решила, что ей это всё не нравится. Она больно пихнула Светку локтем под рёбра и начала её щекотать. Светка зашипела и стала обороняться зубами. Зубы у неё оказались острыми, как у кролика. Кременцова решила не применять спортивные навыки. Так как прочих у неё не было, медсестра сразу взяла верх. Обеим от этого стало весело, несмотря на вымокшую повязку. Они смогли успокоиться только перед рассветом.
Проснулась Юля как от пощёчины. Бросив взгляд на будильник, похолодела. Час дня! Она принялась трясти и тормошить Светку. Какое там! Тощая, проспиртованная развратница лишь сопела и бормотала вздор, болтаясь, как обезьяна из поролона. Между тем, времени оставалось только на то, чтоб ополоснуться, одеться и продрать щёткой взрыв макаронной фабрики на башке – как-никак, не на карнавал предстояло ехать! Засунув Светку обратно под одеяло, чтобы ей крепче спалось, Юля за пятнадцать минут проделала все три дела, а после них – ещё два: достала из сейфа ствол с запасной обоймой и написала Светке записку следующего содержания: «Дверь никому ни под каким видом не открывать, квартиру ни на одну секунду не покидать, по шкафам не лазить, а то по заднице надаю!» Приклеив записку скотчем к зеркалу в ванной, выбежала, и, крепко заперев дверь на все три замка, отправилась в путь.
Погода стояла пасмурная. Дул ветер. Он пробирал до костей, хоть на Кременцовой были колготки, юбка почти до щиколоток и куртка, надетая поверх кофты. Стуча зубами на остановке и прижимаясь лбом к заднему стеклу переполненного троллейбуса, Юля думала, что, наверное, тепло будет Алексею Григорьевичу в земле, потому что он холоднее её гораздо, а через месяц, когда ударит мороз, от него уже ничего практически не останется. Старый, лязгающий троллейбус полз, тормозил, распахивал двери. Люди входили и выходили. Стекло потело и прояснялось. Ещё одна недурная мысль шла Юле на ум: а как можно жить, никогда ни с кем не прощаясь? Сколько людей пробегает мимо! С каждым прощаешься. Хусаинов – один из них. Это грустно, но до конца понять человека можно только тогда, когда его уже нет на свете. И это грустно, но только грусть беспредельна. Только за ней не стоит стена.
