В темный час, никто из пребывающих в здравом уме и при доброй памяти, не отваживался бросить открытый вызов проливу, если, конечно, не желал мучительной, долгой смерти. Его коварные воды ни за что не отдавали своего и жестоко наказывали любого, кто рисковал нарушить закон. Единственный, кому море еще могло позволить совершить успешный заплыв, должен был предварительно потребовать Суда богов и на глазах сотен свидетелей прыгнуть со скалы Справедливости, поклявшись переплыть ночной пролив до того, как вод коснутся первые лучи восходящего солнца. Сдержав клятву, просящий доказывал свою неоспоримую правоту и больше никто не смел подвергать сомнениям его невиновность.
Вот только на этот раз, ни о каком священном суде речи не шло, лишь о поразительном скудоумии и вопиющей беспечности, так не свойственной коренным жителям королевства. Факелы не горели, не раздавалось ободряющих окриков зрителей, а о помощи не стоило и мечтать, даже от богов… За нахождение в черных водах после заката, без веской на то причины, последние могли лишь покарать. А раз так, то и незачем продлевать агонию, пытаясь пробить брешь в боку непреложной истины, гласящей о невозможности преодолеть черные воды Керри вплавь посреди ночи. Легче поддаться ненавязчивым уговорам переливистого гула и добровольно опуститься на учтиво расстеленное песчаное дно.
К тому же всем известно — утопленники на особом положении, с них и спросу никакого, ведь что толку расспрашивать о злодеяниях того, кто ухитрился набрать в рот воды, только бы не отвечать на неудобные вопросы грозного стража грани. Не такая уж и плохая перспектива!
И все же, все не так просто… Есть нечто важное, маячащее где-то на периферии ускользающего сознания, заставляющее продолжить неравный бой и попытаться одержать победу над непокорной злобствующей стихией. Оно нестерпимо жжется, толкается под веками, всеми силами не позволяя замереть и окончательно сдаться. «Тебе необходим еще один глоток воздуха!» — вот о чем настойчиво шепчет яростный, непримиримый голосок, рождающийся в недрах затуманенной головы.
Но зачем, неужели все дело в недостойном шуттанца, пустом страхе смерти, отличающем всех бессловесных тварей и смешных чужаков? От одной мысли об этом становится гадко, ведь должно же быть что-то большее. Не слишком ли проста и безобразна разгадка? Но нет, ему не за что стыдиться… Потому как выжить должен не только он, но еще и вверенная его заботе чужачка — беспечная и не в меру самонадеянная, впрочем, как и все чужаки. Уже не имеет значения, что именно по ее вине они оба очутились у жадной грани, изготовившейся распахнуть свои, крошащие ребра объятия. Куда важнее то, что он дал слово позаботиться о глупой девчонке и слово свое он сдержит!
