Продолжать жалко барахтаться, выталкивать из осипшего горла болезненный крик, которого все равно никто не услышит и до последнего не опускать руки… К чему все это? Совсем скоро над затихшим проливом начнет разгуливать ночной ветер, тот самый, именуемый старыми рыбаками, Злым. Ласковые, убаюканные жарким солнцем волны, очнутся ото сна, обернутся мстительными воительницами и отправятся на охоту, выискивая смельчаков, посмевших задержаться в черных водах дольше дозволенного. Им так редко удается поживиться свежей добычей…
Шуттанцы — мудрый народ, издревле привыкший чтить зароки предков. Они знают смерть в лицо, питают к ее величественной персоне уважение и не испытывают страха при мысли о путешествии за грань… Быть может, именно благодаря этому, они и остаются безучастными ко всем ее посулам и настойчивым уговорам попытать удачу в череде веселых, будоражащих кровь игр.
В мирное время воинственные сыны королевства соблюдали осторожность и не гнушались поделиться дельными советами с теми, кому не посчастливилось родиться с их знаменитым национальным здравомыслием. Наибольшей заботы удостаивались хвастливые заезжие чужаки, напоминавшие шуттанцам сладкоголосых хохлатых попугаев — жутко забавных и совершенно безобидных. Приезжих нередко переполняла опасная убежденность в их собственном бесстрашии и неуязвимости, а потому они, как никто другой, нуждались не только в добром совете, но и в защите от самих себя, которую им с радостью предоставляли.
Обделенными благотворным влиянием предупреждений оказывались лишь те немногие, кому хватало глупости явиться в Шутту со злом. К услугам таких редких гостей открывались все дороги. Им охотно позволяли даже запретные морские прогулки по черным водам пролива. Более того — с ними великодушно отряжали самых «крепких» и «весомых» сопровождающих, способных в полной мере продемонстрировать всю глубину истинно шуттанского гостеприимства.
Одна беда — назад из увлекательных путешествий так никто и не возвращался. Дикая красота местной стихии оказывала неизгладимое впечатление и не желала отпускать ни чужака, ни его свиту. И если о «весомом» сопровождающем так никто и не вспоминал, то расставание с его «крепким» товарищем отзывалось явственным сожалением.
Да и что толку от таких скучных гостей самому морю? Оно, как ребенок, ждало даров, обожало ломать живые игрушки и злилось каждый раз, как ему доставалась очередная мертвая кукла. До такой пустышки ему не было дела, как, впрочем, и до молитв несчастных, призревших более чем недвусмысленное предупреждение об опасности, таящейся в ночных священных водах пролива.
