Тайна Ночи Свечей | страница 121

— Нет, определенно не он, — покачал головой Ригби, спеша как можно быстрее убраться подальше.

С какой бы целью этот, слетевший с катушек двуликий, ни пробрался в архив, им было явно не по пути. На руках у времени был ядовитый козырь, и оно собиралось пустить его вход сразу, как представится подходящая возможность. Ригби не забывал об этом, как и о том, что не в его интересах вступать в новую смертельную схватку, пока к нему не вернется уверенность в собственных силах.

Бесшумно спускаясь по лестнице, он с легкостью отбросил все посторонние мысли и принялся с особой тщательностью всматривался во все, что могло послужить местом для засады. Предоставлять опасному противнику преимущество внезапности, он не собирался.

Горячие слезы стекали по безобразной, вытянутой морде зверя, капля за каплей опускаясь на нежные лепестки горных каренцилий. Плотный цветочный ковер раскинулся у подножия широкой деревянной лестницы, насчитывающей всего четыре полукруглые ступени. Три нижние заняли храмовые пузатые свечи, последнюю — охапка свежих полевых цветов. Сразу за ними возвышалась старинная картина, обрамлённая изящной серебряной рамой, почерневшей от времени и пыли.

Стараниями неизвестного художника живые цветы казались посланниками легкого ветерка, занесенными в подземное хранилище с полотна в причудливой раме. Мастерски проработанные бутоны горного луга, смотрелись совсем как настоящие, а сама картина представлялась окном в иной мир, куда более светлый и солнечный. Но не это маленькое чудо приковало благоговейный взгляд зверя, не из-за цветов он ронял крупные кровавые слезы. В этот самый миг на всем полотне зверь видел лишь одну единственную тоненькую беловолосую фигурку и ничего больше. Спустя столько лет он наконец отыскал ее. Вот она, всего в паре шагов — его вечно юная, улыбчивая хозяйка, стоит перед ним, как прежде, и ждет, пока он подойдет и ткнется носом в протянутую ладонь. Она не забыла, пришла за ним… И больше никто и никогда не посмеет разлучить их!

Простое холщовое платье характерного бордового цвета, подпоясанное грубой бечевкой, болезненная худоба бледных, протянутых навстречу рук и в довершение — пугающая белесость слепых глаз. Ничто из этого не могло заставить принять изображенную на портрете девушку, за одну из тех жестоких, озлобленных мастериц, которые с такой легкостью рушили чужие жизни одним лишь прикосновением к беззащитным нитям. Светло улыбающаяся с картины прядильщица, хрупкая и такая добрая, виделась совсем иной, не похожей на своих ныне живущих сестер по дару.