Моё запястье, всё ещё заломленное назад, на свободе. Вместо него с хозяйской настойчивостью скользят под тканевый корсет, купленный во время шоппинга в Эмиратах. Вместе с прочно обосновавшимися мурашками накатывает и слабость. Вцепляюсь в мужские плечи, чтобы не упасть. И целую. Целую, целую, целую…
Он, конечно, говорил, что девушка не должна перехватывать инициативу, оставляя мужчинам простор для проявления своего внутреннего "альфача" и т. д. и т. п., но я такая какая есть. Не умею и не хочу уметь по-другому. Пусть принимает это или же… не принимает.
Михеев принимает. Кажется. А, может, соревнуется за пальму первенства, от чего поцелуи получаются не просто страстные, а… всепоглощающие. Голова кругом и пахнет керосином. Чиркни спичкой, полыхнёт. Ща сдохну, отвечаю, настолько колбасит. Разрывает и мотыляет. Бросает вверх так, что от перепада давления закладывает уши, и сразу вниз, в адское пекло. Натуральная шиза.
Верхняя одежда с меня торопливо снимается и поцелуи смещаются ниже, точечными касаниями вырывая из лёгких протяжные стоны. Выныриваю на поверхность всего на мгновение, чтобы сипло напомнить:
— Я так и не услышала ответа…
Бретельки корсета спадают с плеч, а ключицу обжигают новая волна ласки.
— Это не ответ…
Нащупывается молния сбоку. Шнуровка спереди декоративная, чисто для красоты.
— Всё ещё не ответ…
Собачка скользит вверх, но замирает на полпути. Эм, да есть такое. Она уже в магазине заедать начинала.
— Видишь, сама судьба говорит, что ты увиливаешь от ответа…
По комнате разносится треск ниток. Разодрал. В мясо. Офигеть. Совсем же новое было.
— Каминских. Просто заткнись, ладно? — встречаюсь с затянутым поволокой взглядом Геры и забываю обо всём. Согласна, плевать на тряпку.
— Молчу.
— Руки подними.
Покорно подчиняюсь и оказываюсь раздета. Июньский ночной ветерок из открытого окна приятно холодит кожу. Недолго, почти сразу оказываюсь прижата к разгорячённому мужскому торсу и подхвачена под бёдра.
Снова оказываюсь на кровати и снова под ним, но теперь… теперь всё, на что хватает сил — это сминать в зажатых кулаках простынь и кусать губы, чтобы не стонать в голос. Пока язык и зубы попеременно ласкают ходящую ходуном грудь, его рука спускается по дрожащему животу, находит пуговицу и скользит под джинсы, туда, где давно жарко и от нетерпения пульсирует.
Без рофла, я такого вайба[2] не ловила целую вечность. Каждая клеточка дико истосковалась от одиночества, впитывая ласку с прожорливостью забытого всеми на подоконнике кактуса. Система запасливого хомячка. Вдруг нескоро снова снизойдёт благодать, поэтому надо брать от ситуации всё.
