Вещи, обнаруженные во время обыска, опись которых заняла десятки страниц, громоздились на столе, диване, сдвинутых креслах…
Завьялова рассказала следователю, как в Стокгольме через сестру свела деловое знакомство с двумя шведскими гидами. По существу, у них был заключен контракт, по которому гиды переправляли в СССР вещи, распределяя их среди туристов. Ольга реализовывала это имущество, встречаясь с клиентами чаще всего в ресторане «Баку».
— Зарвалась я, — говорила Завьялова, — с обрыва сиганула. Да и какое-то стремление к риску у меня развилось. Честное слово. Я ведь не первый раз шкурки эти провожу. Сошьешь наскоро, будто накидка или муфта, и никто не придирается. А с валютой — это уж прямо черт попутал, не иначе. Говорили мне умные люди, чтобы не связывалась, так нет.
Валютой иногда расплачивались ее покупательницы — долларами, фунтами, «тяжелыми» западногерманскими марками. Правда, нечасто. А вообще деньги у этих молодых девиц явно водились. Расценки на вещи никого не смущали. Пятьдесят рублей за очки «Феррари» — пожалуйста, триста за куртку финской фирмы «Карелия» — да ради бога. У Завьяловой сложилось впечатление, что этим герлам вовсе безразлично, почем платить.
Прежде она презирала подобных девиц, смысл жизни которых состоял только в том, чтобы одеваться, опережая моду. Себя Ольга считала иной. Но сейчас, во время обыска, она видела, что для серьезных людей в милицейской форме и невозмутимой таможенницы нет принципиальной разницы между нею и ее покупательницами. Не исключено, что ее считали павшей еще ниже.
Ей захотелось крикнуть, что это ошибка и она не так уж виновата. Она ведь только воплотила мечту своей матери, желавшей видеть дочь непременно обеспеченной, не сделала ничего такого, что вызвало бы осуждение многих, может быть, слишком многих уважаемых ею людей.
За окном шумел дождь. Обыск окончился. Взглянув в окно, таможенный инспектор Лескова увидела мокрую крышу противоположного дома и рассеянно подумала, что она напрасно не захватила с утра зонт. Осунувшаяся и бледная контрабандистка расписывалась в протоколе. Фирменная ручка дрожала в ее пальцах. Теперь она мало походила на ту элегантную, безмерно уверенную в себе даму, еще сегодня утром явившуюся к регистрации стокгольмского рейса.
Лескова поймала себя на жалости к этой женщине, так глупо распорядившейся своей жизнью, разменявшей ее на мелочи. Теперь ее ждет суровое наказание.
В квартире было накурено, душно. Инспектор поспешила на улицу. Дождь шел торопливо, будто наверстывая упущенное. Лескова вспомнила, как хотела его с утра. Болела голова. Впрочем, внешне это ни в чем не выражалось. Она умела скрывать свое самочувствие.
