- Скажи Катерине, чтобы выделяла им молока.
- На правлении не решали – зашумят.
- У кого язык повернётся? А ежели зашумят, расходы возьму на себя.
- С Венькой-то как?
- Пускай сторожит.
«Какой из его сторож! Самый отёл сейчас. Да уж как-нибудь уследим», – забыв, что её назначили заведовать детскими яслями, прикидывала Александра.
- Вот хорошо-то! – радовался парнишка. – Колхозником стал!
- Это ты ночью колхозник. Днём – школьник. Школу бросишь – из сторожей выгоним.
- Ну вас, – разочарованно протянул мальчуган. – Разве колхозники в школу ходят?
- Ходили бы, да больших не пускают.
Александра прошла в коровник.
На её половине хлопотала Катя, растаскивая порожние фляги.
- Командуешь, девонька? Потеснись-ка, помогу напоследок!
- Почто напоследок?
- Науменко детишков нянькать велит.
- По твоему здоровью в самый раз.
- Была когда-то и я здоровой... Ворочала, сил не жалела.
- Разве я не знаю, тётя Сана? Мне без тебя тоскливо будет.
- Тоска-то не старость, пройдёт. Тут вот помощничек у нас объявился.
Из-за загородки на них посматривал Венька.
- Сиротинка, – вздохнула девушка и, налив молока, поднесла: – Пей!
Сама выросшая без родителей, была она добра и жалостлива. В её памяти всё ещё отчётливо жили воспоминания о матери, потерявшей рассудок. На глазах матери кулаки вспороли отцу живот и, набив зерном, выставили на улицу с табличкой «Вот тебе развёрстка!». С тех пор мать помутилась рассудком и до самой смерти ходила, выкрикивая: «Хлебушко! Горячий хлебушко! Ой, жгётся!».
Давно это было. Но и спустя многие годы Катя боялась смотреть на зерно: ей казалось, что куча зерна растёт, шевелится, плывёт в кровавом ручье...
- Сколько отелилось? – обойдя ферму, спросил Науменко.
- Две. Третью жду.
- Телята где?
- Ой, не покажу! Вдруг сглазишь...
- Ну ладно. В телятнике-то не студёно?
- Беспокоится, – провожая его взглядом, сказала Александра. – С умом хозяин, да вот баловство это сгубило...
- И жена попалась – добра сука! Видит, что худо ему, и ещё добавляет.
Александра помолчала, сочувственно погладив девушку по плечу.
В сумерках Науменко подъехал к своему дому и нагрёб в амбаре два мешка зерна, но вынести не успел: вошла Мария.
- На мельницу? – спросила.
- Туда, – хотел солгать Науменко, но язык не подчинился. – Тебе что?
- Хлеб-то общий.
- Уйди... лучше уйди! – отворачиваясь, чтобы не видеть счастливого блёска в её глазах, хрипло сказал он.
- Это почему же? Впрочем, вези куда хочешь. Можешь не таиться, я всё знаю.
