- Нне-ет, не успел...
- Вот блаженный!
- Иди домой – простынешь, – сказал Гордей.
- Ага, пойдём-ка! – подтолкнул его дед Семён.
- Вот и опять работа! – сказа Ямин.
- Прудить, что ли? – отозвался Евтропий. – На наш век воды хватит.
- Рыба уйдёт.
- Ты бы хоть в праздники о работе не думал, – сказал Панкратов. – Выпил бы да повеселился.
А Заярье гудело.
Везде толпились колхозники. Многие были навеселе и поминали бога наравне с чёртом.
На завалинке, подле Тепляковых, грелись на солнышке старики. Дед Семён, уложив Логина в постель, вышел к разговору и надтрестнутым тенорком плёл побывалыцинки, хитровато щурясь блёклыми льдинками глаз.
«...Дураку говорят: Ваня, белые мухи летят!». А он ножкой дрыгает: «Не врали бы!.. Я с богом беседовал насчёт того, чтобы покров отсрочить...». Выглянул на улку – зима супонит. А у его ни дров полена, ни сена навильника...»
- Ты про кого? – почесал переносицу Дугин. – Растолмачь.
- То-то и оно, что каждому толмачить надо. В колхоз влился, а всё ждёшь, когда коленом под зад пихнут. Хозяином был – не ждал небось?
- Тебе печаль? – озадаченно спросил Ворон. – Может, его душе кумыния не угодна?
- Ты за меня не расписывайся! – осадил его Дугин и оглянулся: кто слышал? – Я сам за кого угодно распишусь. – Забыл, когда мамкину тить сосал...
- Тить забыл, а богачество не забудешь.
- Ну-ну! Ты не очень! Я и теперь не худо живу. Ишо подумать надо – теперь богаче или тогда...
- Чистое светопреставление! – дивился Ворон. – То пуще всех на голкоз косился, то за его же распинается! Хитришь ведь! Не куманисты ли у тя жену с сыном сманули? А? Нечем крыть? Всех перессорила Совецка власть. Брат на брата восстал. Сын на отца. Потому и пятится от неё...
- Кто пятится? – пряча мимолётную тревогу, поинтересовался Дугин.
- Да хоть Семёна Саввича взять... Его в голкоз тянут, а он лежит на печи, как тот Ваня, и в ус не дует. И ты, Матвеич... Разве ты о голкозе думал, когда вступал? О себе, о себе, милуша! Наверно, прикидывал, слышь, в миру легче поживиться. Грешишь ведь?
- Теперь нет. Раньше бывало, – скрывая большие грехи, Дугин не боялся признаться в малых.
- Слыхано ли дело: Дугин вор? А почто воровал?
- Все воровали.
- Отстать не хотел! Вот по этому самому и не жилец на белом свете их голкоз! Вор на воре...
- Ну и зануда ты, Панфилко! – рассердился дед Семён. – Весь в отца! Всё из-за угла достать норовишь... Тот хоть тем лучше, что и в открытую бить не стеснялся. Однеж меня по уху съездил... – Дед Семён заливисто рассмеялся. – Я его за это опосля в балагане подпалил. Ох, и повизжал он! Чисто боров под ножом...
