- Не обращайте внимания, – принуждённо улыбнулся Сазонов. – Сам не знаю, что на меня накатило...
- Сердце в тебе шибко кровянистое! Щади его.
Ефим некоторое время шёл за ними, потом свернул к отцовскому дому. Он решил наконец поговорить с Шурой, но, увидев в ограде рядом с ней отца, незаметно пригнулся, крадучись пошёл прочь.
Вокруг призывно трубила весна.
Рыжее, непобедимое, буйное солнце дерзко ломало землю, тискало, грохотало, испуская её стареющее лоно золотистых зайчиков.
Всё таяло.
Только чистая душа Ефима, чувствительно оцарапанная жизнью, стыла первым ледком.
После очередного разговора с Камчуком Науменко запил и пил всю неделю, не сознавая, где и с кем пьёт. Не в глазах, а в мутном сознании хмельном мелькали лица Дугина, Марии, Ворона, Федяни и других знакомых и незнакомых людей. С кем-то чокался, кого-то бил, затем били его. Он не сопротивлялся, лишь по привычке протягивал пустой стакан.
- Совесть не выжжешь! – показывая на спину, истерически хохотала Мария.
- Хотел быть лучше меня? Кишка тонка, – кричал Федяня и бил его по голове. Удары отдавались в позвоночнике и почему-то в пятках.
- Нуль! – с презрением, которое не трогало, говорил кто-то, похожий голосом на Камчука. – Винтик! Куда надо, туда вверну!
- Бог всё видит! – грозя пальцем, таинственно шептал Ворон.
Когда наступило просветление, услышал ласковый грудной голос Афанасеи:
- Ожил? Я думала – сгоришь... На-ко, переоденься! Всё бельишко пропотил. Не можешь? Эх ты! До чего себя довёл! Подымись – переодену!
- Сам, – натягивая лоскутное одеяло, слабо сопротивлялся Науменко.
Афанасея усмехнулась. Она не умела смеяться. И потому её усмешка казалась мрачной, грозовой.
- Не стыдись! Я, баба, и то стыд одолела. Да и видела я тебя во всех видах... – вытряхнула из белья, переодела. Ей нравилось это, в общем-то, малоприятное занятие. Она разговорилась и отошла.
- Я на работу. Без меня не подымайся! Подымешься – побью.
Но едва ушла, Науменко встал и кое-как оделся.
Утро уже наступало, хотя ещё не рассвело. Глухая темь плыла над селом, оплёскивая тёмно-сизым бор за рекой.
Ноги сами привели к реке.
«Упасть туда, и всё будет просто и ясно», – подумал Науменко, но тут же пожалел о том, что, покончив счёты с жизнью, больше никогда не увидит, как весело плещется болтливая чёрная вода, игриво толкающая упругой волной сонный берег...
- Христос воскрес! – раздался за спиной весёлый резкий голос.
Науменко не пошевелился.
- Думаешь? – присел рядом Пермин. – Под утро славно думается!
