– Не найдутся, – отрезал серый. – Как только поправишься окончательно, убьешь девчонку, и концы в воду.
Кеан похолодел:
– Это обязательно?
– Она тебя видела и, уверяю, запомнила очень хорошо… Адонио, – убийца скривился. – Или тебе жаль ее? Она еретичка, к тому же лечит, не имея дозволения. Подумай, что тебе милей – маска или жизнь никчемной девки.
Кеан снова сжал зубы. Потерять маску для него было равносильно смерти, а то, что этот наглый мальчишка безнаказанно пялился на его лицо, заставляло сгорать от стыда и злиться одновременно. И тут его осенило.
Все, что случилось с ним – заслуженная кара за то, что он сомневался в боге и его сосуде, прикипел душой к женщине и, в конце концов, тщеславно кинулся в гнездо врага, позабыв про инструкции. Его наказание воплотилось в позоре и клыкастом надсмотрщике, который заслуженно унижает его. Все встало на свои места. Если серый – наказание божье, то ему остается только с достоинством принять свою участь.
– Хорошо, – сокрушенно прошептал Кеан.
Серокожий отступил к стене:
– Я буду время от времени навещать тебя, дружок, – прошелестел он. – Не вздумай выкинуть какой-нибудь трюк. Будь хорошим мальчиком и скоро вернешься к той жизни, которую любишь.
Напоследок сверкнув золотыми глазами, кара божья покинула комнату Кеана, и тот облегченно выдохнул. Он снова почувствовал сонливость, но мысли долго терзали его, жгли, пытали, словно его вывели на площадь, зачитали длинный список грехов и мучительно убили, под крики и улюлюканье безликой толпы. Затем он все-таки погрузился в сон, дерганный и тревожный.
Утром его разбудила возня Дивники. Он безропотно позволил накормить и напоить себя, а после пробормотал:
– Извини за грубость. Спасибо, что спасла меня.
Ему было мучительно совестно перед женщиной, которая вы́ходила его и должна получить в благодарность за это только смерть. Теплая улыбка Дивники только умножила его душевные страдания.
– Так-то лучше, – сказала она. – А теперь давай-ка проверим твои раны…
Ее холодные пальцы причиняли боль, но это было правильно. Кеан знал, что заслуживает боли.
Эстев медленно открыл глаза. Над головой высился оранжевый в лучах вечернего солнца потолок домика на дереве. Эстев встал, потирая ушибленный затылок. Лежал он там, где и упал в обморок, только хозяин уже куда-то запропастился. Взгляд ненароком зацепился за сложенное в несколько раз покрывало, заботливо подложенное ему под голову. От него едко пахло зеленью. Соле вышел на балкон и остолбенел: лагерь напоминал потревоженный муравейник. Столы и скамьи нагромоздили друг на друга, выстраивая широкую цепочку баррикад, отгораживающих стены от жилых построек. Люди таскали бурдюки на ворота, «аспиды» выглядывали из деревянных бойниц, целясь за пределы Цитадели. В лачугах заколачивали оконные проемы. Наполняли водой бочки у стены, а затем поливали ею ворота и внешние ограждения. Белели оперения в связках стрел, что грузили тут же, у бурдюков и «аспидов». Складывалось впечатление, что Цитадель готовилась не к нападению бандитов, а к осаде вражеской армии. Мелюзга, женщины и старики прятались в лачугах.
