В подтверждении своих слов он стегнул нагайкой по сутулым лопаткам Эстева. Парень дернулся от боли, но распрямился.
– Чтобы больше я не видел этой оглобли. Ты – убийца бога, должен ходить как победитель, а не стелиться, словно грязь под сапогами.
Открепив от пояса ножны, Морок махнул своей рапирой.
– Подними клинок, болван. Ты должен ловить ее как собака, понял? Как собака ловит кость, прямо на лету. Ты что, хуже собаки?
Эстев наклонился за шпагой, клинок которой скрывали ножны.
– Пока потренируемся так, а то пырнешь еще себя… Стоишь лопатой, которую воткнули в землю. Ты же из богатой семьи. Танцевать наверняка учили.
– Я плохо танцую. Неуклюжий, – просопел Эстев, неловко переминаясь с ноги на ногу.
– Достался же, – скривился Морок, – мне черенок от лопаты. Ну ничего, болван, ты у меня и плясать будешь, и фехтовать…
Эстев вдруг разозлился. Этот тощий брюнет, изрыгающий поток колких замечаний, был причиной всех его бед.
– Заткнись! – крикнул Соле, вспомнив все, чего лишился. Да вся жизнь у него рухнула, все мечты смешались с грязью по прихоти каких-то головорезов. Он наотмашь ударил шпагой. Вот бы изувечить это поганое бледное лицо!
Морок утек от его удара, а в следующую секунду нагайка больно ударила по кисти, заставив разжать пальцы, носок сапога ударил в толстый живот. Морок схватил Эстева за кудри, оттянул голову. На бледном лице заиграла кривая улыбка.
– Одно яичко у тебя да есть, – усмехнулся он. – Но будешь орать на меня, и быстро станешь евнухом. Не дорос еще. Стань для начала мужиком.
Он отпихнул толстяка.
– Живо распрямись и не вздумай себя жалеть. В Зяблике больше мужчины, чем в тебе.
Расправив плечи, Эстев бросил злой взгляд на Морока. Тот деловито обошел вокруг него.
– Мешок с жиром и потрохами. Придется для начала хорошенько тебя растянуть.
Эстев чуть не упал в обморок, представив, как его вздергивают на дыбе, но Морок заставил его делать выпады и касаться пальцами носков сандалий. Эстев пыхтел, обливался потом, не в состоянии толком согнуться, все его тело было в прострелах боли.
– Бил своей нагайкой! – насуплено пожаловался толстяк после первой же тренировки. – В этом типе нет ничего человеческого.
Рихард усмехнулся:
– Та, он, пывает, круто закипает и хлатнокровен, как рыпа, но ничто человеческое ему не чужто. Вон, тех же лошаток люпит.
– Да ну? – недоверчиво протянул Эстев.
– А ты тумал, это наши звери? Ты пы вител, как он с этой копылой разковаривает, – Рихард указал на серую в яблоках. – Та так только в люпви признаются.
