Могила Густава Эрикссона | страница 92



Через час с небольшим мы с отцом Геннадием стояли на платформе станции Хорошово. До последней ночной электрички на Москву оставалось десять минут, пора было прощаться. Я достал из кармана куртки клочок бумаги и ручку, написал свой мобильный телефон и отдал отцу Геннадию.

– Батюшка Геннадий, с неспокойным сердцем я уезжаю. Страшный этот ваш Затерянный Мир. Как Вы только умудряетесь там жить, да ещё быть пастырем? Если эти упыри будут до Вас добираться, звоните мне сразу же.

– А ты не печалься обо мне, сыне. Я в этом Белоомуте уже семнадцатый год служу. Ко всему привык, ничего не боюсь. А для христианина обрести венец мученический ради други своя – то награда Господня.


ГЛАВА 11. НЕ ПОЕХАТЬ ЛИ В КАШИН?


Вернувшись, я рассказывал жене и сыну о красотах Оки, о пароме, о чудной церкви в Нижнем Белоомуте, о Пощуповском монастыре и об Есенине. У моей Лануськи есть редчайшая для жены особенность – она не задаёт лишних вопросов. Не помню, чтобы она меня когда-нибудь пилила. Хотя у неё есть для этого все основания – чего она только не хлебнула, связавшись со мной. Всякое у нас бывало, и периодическое отсутствие денег – не самое страшное. Бывало и такое, что нечего было подарить на какую-нибудь нашу годовщину. Какая бы жена всё это вытерпела? А Ланка очень редко позволяла себе «включить девочку», для этого её надо было серьёзно разозлить. Думаете, просто жить с небритым, истеричным, вечно пьяным мужчиной, даже если он прошёл через такой ад, что и подумать страшно, а человеком всё-таки остался? Ну, и кому нужен такой человеколом? А я по непонятным мне самому причинам Ланке нужен. Она в меня верит и заботится обо мне, причём делает это без всякого сюсюканья. Вообще мне иногда кажется, что у неё совершенно мужской характер. Молчунья, умница, и понимаем мы друг друга без слов. Да, мало ласки, дешёвого сюсюканья и пустой болтовни. Зато есть взаимное доверие. А что касается разговоров, как сказывал удивительный Мастер Лукьянов, десять минут философских бесед с женой – роскошно, а пятнадцать минут – уже развод.

В сухом остатке, отослав десять процентов на общее, я привёз из Белоомута 900 тысяч. Этих денег при экономном расходовании должно было хватить на год. Их волшебное появление было крайне своевременным. Титры «звучит тревожная музыка» сменились Седьмой Ленинградской симфонией Шостаковича. Простая и безобидная мелодия на фоне сухого стука малого барабана из Allegretto, невнятно зазвучавшая весной 20-го года, в начале 21-го стала покруче Bolero Равеля и символизировала рушившийся привычный и с таким трудом отстроенный мир. Какие уж там к чёрту солдатики и покатушки богатеньких дяденек и тётенек по России!