И вдруг труп зашевелился и встал на диване на четвереньки. То есть нет, не на четвереньки. Он стал похож на огромного варана, те же сгибы в конечностях. Голова закинулась далеко назад, как будто шея была сломана. На нас смотрели нечеловеческие и злые жёлтые глаза, а из пасти торчало что-то, напоминающее змеиное жало. Чудовище завыло, негромко, но угрожающе. Мы, не сговариваясь, открыли огонь. Ренат всадил в эту нежить целую обойму, я дал две хороших очереди. Результат был нулевой. Нас в одну секунду вынесло из квартиры. Опомнились мы только у подъезда, судорожно закуривая. Несчастная мать всё приставала к нам, но мы её не слышали и не понимали.
Первым в себя пришёл Ренат, который был старше меня лет на пятнадцать.
– Вот что я скажу Вам, женщина, – ели выдавил из себя татарин, – Вы нам больше не звоните. Не вздумайте. Садитесь на автобус и езжайте в Знаменскую церковь. Знаете, где она находится?
– Да, знаю, – похоже, женщина осознавала, что Ренат говорит дело.
– Церковь ещё должна быть открыта. Ищите батюшку, и пусть он разбирается. Это не наш профиль.
После этого Ренат кое-как запихнул меня в машину, и мы вернулись в отдел. В дежурке Ренат долго что-то шептал Кочерёжкину на ухо. Тот отобрал у меня автомат и даже не заставил писать рапорт о расходе боеприпасов. Зато позвонил Оруджалли Азиевичу Гумматову, зам по опер нашего отдела и моему учителю.
– Иди, Юрка, к Гумматову, – сочувственно направил меня майор.
А надо сказать тебе, дорогой мой читатель, у нашего Оруджалли Азиевича была одна забавная особенность. Когда он был в лёгком расположении духа или придуривался, то говорил со страшным азербайджанским акцентом, который мы, его опера, за спиной копировали и передразнивали. Зато в серьёзных ситуациях говорил он по-русски чисто, очень правильно и с совершенно московским выговором. Вот и сейчас вместо «Эй, оолам, чыто сылучылосы?» я услышал:
– Юр, я понимаю, что ты сейчас не в себе. И всё-таки попытайся мне объяснить, что произошло.
Я взял себя в руки и довольно связно обрисовал начальнику ситуацию.
– А ты в первый раз с чем-то подобным сталкиваешься?
Вот тут меня и прорвало. По-настоящему. Это была истерика.
Оруджалли меня не прерывал, подождал, пока я сам успокоюсь. Налил мне сто грамм коньяку и сказал:
– С дежурства я тебя снимаю. Надеюсь, все материалы в дежурке. А если нет, ничего, потом разберёмся. Андрюха Васильев сейчас тебя добросит до станции «Ховрино». Садишься на электричку и – домой. Чтоб никаких похождений. Два выходных тебе. Приходи в себя. Через два дня – на работе как штык. Вопросы есть?
