— Значит, наши артефакты… святые реликвии — это мертвые безумные малефики?
— Не знаю. Я знаю только сказки. Кто бы мне, по-твоему, рассказал все, как есть? Добряк-Тито? Ну уж нет, этот сыч блюдет свои тайны, как святая дева-блудница. Это я там и там сунул свой нос. Если бы я не был нужен прелату, я был бы мертв после первого же проявления любопытства.
Гвидо отобрал у брата бутылку. Ногой он зацепился за стол и качался на стуле, как непоседливый ребенок, делая частые мелкие глотки. Вот так дела. Джо не знал, что думать. Смотрел в одну точку, не выдержал в итоге, подхватился с места и начал расхаживать. Его взгляд, к счастью, был обращен внутрь, и он перестал замечать следы вскрытий и человеческих тел вокруг.
Церковь лгала им? Малефики, проклятое семя — всё равно, что святые? Как это возможно? Кто они такие? И почему, в конце концов, артефакты Церковников называются Костями Мира?
Джо порадовался, что Нанна избавила его от костяных украшений. Одно дело — носить в своем теле мощи святых, совсем другое — останки убиенного колдуна или ведьмы.
— Надеюсь, у тебя есть еще бутылка, — наконец прохрипел он. Погруженный в воспоминания, Гвидо ответил невпопад:
— Ковыряясь в трупах безумных малефиков, я тогда думал, что покупаю себе этим жизнь. Стоило мне сделать своё дело, и мне бы свернули голову, как отъевшейся курочке. Да, конечно…Ваша матушка-Церковь не любит тех, кто задает вопросы. Взять хотя бы Тейваса Первого.
— Кого?
— Вот именно…
Бутылка нашлась. Даже несколько! Целый сундучок с крепким, как удар конским копытом, алкоголя. Славно. Они промочили горло и Гвидо продолжил:
— Церковь считала, что в телах малефиков есть некий дополнительный орган, ответственный за обладание способностями. Я провел вскрытие десятков носителей малефеция от мала до велика. Я искромсал плоть вдоль и поперек, изучил все, от серого вещества до сосудов ног, и не обнаружил никаких отличий от человеческого организма. Тито это не понравилось. Он давал мне всё больше и больше материала, он совершенно обезумел. В какой-то момент я перешагивал через тела малефиков в лаборатории, так много их было. Потом этот ублюдок, он… Он подсунул мне живого мальчишку. Опоенного.
Гвидо тягуче сглотнул и спрятал взгляд в движении своих беспокойных рук. Стали заметны мурашки на оголенных предплечьях медика. Он прикрыл руки широкими складками синей шорской парчи.
— Он не кричал, когда я его резал. Даже кровь почти не бежала, немного, и… Но… Ну. Он умер на моем столе, но я кое-что нащупал. Его кровь в определенном освещении выглядела иначе. Это была свежая кровь, не застоявшийся гумор, который еле-еле течет из высушенных вен трупов. Я так обрадовался своему открытию, брат! И до сих пор не знаю, как к этому относиться — к радости, не к открытию. Я изучил это. Мне удалось то, что не получалось ни у кого ранее. Ихор… Малефеций… Я смог выудить его из спинного мозга едва живого мальчишки. Чистый, как слеза. Мне пришлось бежать с этими исследованиями в Шор, потому что Тито сумасшедший, и я знал, чем это грозит. И он заразил меня своим безумием, своим… отсутствием гуманизма ради достижения цели. Я не горжусь этим. Но я решил изучить возможность обмена витальными жидкостями малефиков с людьми.
