Ага, опять отвлекся я… Короче, один раз в пятницу часам к десяти идет, значит. И не одна, блин! А вот ты думаешь, что с этим, который в батнике и золотых часах? Хрен там. С длинным этим. Под ручку шли. К подъезду подходят и не разбегаются. Ну, проводил ты чужую женщину вечером домой – молодец. Герой! Делай ручкой и вали на скорости пока трамваи ходят. Нет – стоят, кукуют. Не, воркуют правильно будет… Потом он к ней наклоняется, лепечет что-то и носярой своим длинным как у Буратино прямо в прическу её вставляется. Вот на этом кадре фильма меня и подняла чёртова сила поганая. Я из темноты – к ним под фонарь.
– Привет! – говорю спокойно. – Целоваться будем или ты, жердь, так помрешь, нецелованным?!
– Ты что себе позволяешь! – это она мне. Я, значит, себе позволяю, а он, хмырь болотный, пришел сюда с чужой, повторяю, бабой в песочнице поиграть, птичек на деревьях послушать.
И что на меня навалилось – не помню. Как так вышло, что я его как штангу толчком поднял на вытянутые руки? А в нём там килограммов шестьдесят пять и было-то… И я его, значит, подержал наверху с минуту, а потом бросил на стенку дома правее двери. Стенку он долбанул довольно крепко. А потом ногами упал на асфальт, а верхней половиной своей – на травку и на цветочки. Я смотрю: по стене кровь книзу стекает. Не ручьём, но пятно ползло не маленькое. А сам он лежит молча и неподвижно.
Верка ходу в подъезд и уже из квартиры, слышу через открытое окно, звонит в милицию. – Тут убийство! – кричит.– Улица такая, дом такой-то. Убийца мне знаком. Знаю его.
Меня, конечно, как ветром сдуло. Стыдоба. В голове черти носятся, ничего не понимаю и мало чего помню. Только и помню как на руках его держал и потом вижу как кровь густо сползает красными языками со стены.
Очнулся на берегу Волги. Сколько времени прошло – не могу сообразить. Отсиделся на ступеньках гранитного парапета, которые прямо к воде спускаются. Пошел умылся. Что-то начало вспоминаться. Общая картина не прорисовывалась, но было понятно только одно: парня я грохнул, похоже. А Верка – сволочь. Сдала меня. Значит никуда идти нельзя. Ни сегодня домой, ни завтра на работу.
Вот с этой минуты жизнь моя перевернулась ногами вверх. Испуга не было, но колени и руки дрожали. И холод пролез в тело. Злой и липкий, как весной перед тем, как растаять. Мысль была одна всего, но страшная. Я догадался, что рухнуло всё, что выстроил до этого мгновения. Рассыпалось и разлетелось с волжским ветром к чертовой матери, а то и подальше. Надо было что-то делать. Я добежал до ближайшего телефона-автомата, С трудом трясущимися руками вытащил из кармана мелочь, нашел двушку и позвонил отцу. Рассказал всё. Отец помолчал минуты две. Потом сказал тихо: – Будь у дяди Миши через полчаса.
