— Маш, тетя Аня тут училася, — сказала Надюшка, хлопая ложечкой у себя в вазочке.
— С моим папкой. — Нюра через силу взяла в рот целую ложку мороженого, как едят суп или манную кашу.
— Ой, сказанула, прям никто не знал.
— Не знал! Маша не знала.
— Маш, скажи: ты знала?
Мне стало жаль Нюру.
— Не знала.
— Ну я ж говорю.
— Ой, как важно знать, кто с мамкой твоей учился! Вот кто с моей мамкой учился? Не знаю. И ничё, живая. Я тоже тут буду учиться. — Надюшка глубоко погрузила ложку в мороженое и стала медленно ею двигать.
— Ой, врушка, а говорила, восемь классов кончать буду.
— Да я чего угодно могу сказать. Скажу семь, ты и поверишь.
— Семь — не поверю, а десять ты все равно не кончишь.
— А ты-то? Ты-то? — И спохватилась: — Захочу — кончу!
Я отодвинула от себя вазочку. Мороженого было еще так много, а его так уже не хотелось.
— И я не хочу, — сказала Нюра.
А Надюшка истомилась, и ей хотелось вредничать.
— Хочешь? На еще! — И она шлепнула в Нюрину вазочку розово-салатовый склизкий сгусток.
— Дура ты, Надь. — Нюрка хотела переправить сгусток обратно, но Надюшка убрала свою вазочку, и он шлепнулся на стол.
Зато я выловила кусочек желтой с бежевым (шоколадным) подтеком массы и бросила в Надюшкину вазочку.
Минут через пять во всех вазочках было уже нечто похожее на выдавленную разноцветную зубную пасту, а на столе — длинные розовые лужицы с ровными краями.
От всего этого было неприятно, и продавщица в белой наколке вызывала чувство смущения и вины.
Я сказала шепотом:
— Давайте убежим.
Нюрка и Надюшка пригнулись ко мне, как заговорщицы:
— А бабка приедя…
— А мы будем возле, на улице.
— Раз, два, три! — И Надюшка, загремев стулом, опрометью бросилась из кафе, Нюрка за ней, а я последняя — самая медлительная и нешустрая.
Мы запутались в тюлевой занавеси в дверях, вылетели на высокое облицованное кафелем крылечко. Солнце ударило в голову, показалось на мгновение зеленым. Надюшка не глядя перебежала пустынную улицу и закатилась от смеха на другой стороне, согнулась вдвое, сумку прижала к животу, и растрепанные волосы закрыли покрасневшее лицо.
Долго мы сидели на лавке на жаре, ошалевшие, сонные, с горячими от пота подошвами. Чесались вчерашние комариные укусы, Нюрка обрывала прозрачную мертвую кожицу с обгоревших плеч, Надюшка сколупнула болячку на локте и выдавливала маленькие капельки крови. И при взгляде на эти алые капельки становилось еще жарче.
Хотя мы только и ждали зеленого “Москвича” с его трещинами на стекле, с его сердечком, теснотой и дурным запахом, мы так отупели под конец, что даже и не заметили, как он появился, “зафурычил” перед нами, как дядя Виталик распахнул нам дверцу, — мы посыпались на мягкое заднее сиденье, радуясь перемене, и забыли усталость и жажду от радости.
