Надюшка возвращается из клуба рано — натанцуется с подружками, пока старшие не пришли, пристукнет какого-нибудь мальчишку на год, на два помладше себя и идет домой, по пути обрывая чужие яблоки и закидывая их за ворот олимпийки.
Часто за столиком сидит бабушка в синем рабочем халате, — у нее бессонница и болит грудь. Надюшка высыпает на стол яблоки, бабушка лезет в карман — там у нее крестик на грязной резинке, пристегнутый большой булавкой, мятые, сросшиеся с обертками ириски и карты.
Стол стоит как раз под фонарем, и на забор падают четкие полиграфические тени, карты придавлены зелеными яблоками.
— Ладно, бабка, пост скоро — ты ремень-то накинь.
— Иде ж?
— Бабка бестолковая! — Походя подняв сумку, Надюшка взялась за ремень и бросила его бабушке на колени.
— А зачем это?
— Если врежемся, стекло лобешником не просадишь.— Дядя Виталик тоже перекинул ремень через себя, но пристегиваться не стал.
— Не выскочишь с ремнем-то этим — так и сгоришь, — сказала бабушка.
Надюшка захохотала громко и резко, жмурясь и зажимая рот ладонями, чтобы не плеваться.
— Во, сдурела девка.
— Укачало, что ли, Надюх?
— Вспомнила: кошка, ба, помнишь, в Новый год дождик сожрала. Гляжу, с двух концов торчит — и из рота, и из… — Надюшка захохотала еще громче.
— Тянули-то с какого конца? — спросил дядя Виталик.
— Тянули! Отрезали тама и тама…
Гжельской коробочкой промелькнул пост ГАИ при въезде в город…
— Отвезем девок в “Сказку”, а сами махнем на рынок, — сказал дядя Виталик.
— Да будет тебе, “Сказку” какую-то, дураску, — возразила бабушка, — как их оставить, еще пристанет кто.
— Давайте все в “Сказку”, а потом на рынок, — проныла Надюшка.
— Ну что их на рынке мучить-то? Нюрка вон раздергается… то, пап, купи, то купи. И Машка устанет. Уморилась, Маш?
— Не-а…
— Ну как знаете. Смотрите, девки, не нахулюганьте тама. Надька, ты вести себя не можешь — на Машу смотри, как она, так и ты.
Нас оставили в кафе с вентиляторами под потолком, с рисунками на больших магазинных витринах, с тюлевыми шторами на окнах и дверях — от мух и с пустыми стаканами для салфеток на столиках. Бабушка сунула мне в руку несколько смятых десяток, свернутых трубочкой, зеленый “Москвич” развернулся и умчался по жаркой улице.
В “Сказке” было сонно и таинственно. Я чувствовала себя взрослой и волновалась: мне предстояло что-то покупать самой — деньги вспотели в руке.
Мы купили мороженого на все бабушкины деньги — по три шарика каждого цвета, в металлических вазочках перед нами оплывали целые горки, сложенные из мягких глыбок каких-то неестественных пастельных цветов.
