Слепой Каарли в своей песне только еще вернулся на «Каугатоме» из первого рейса, а в большой комнате папаши Пуумана уже с треском отплясывали ааген-спиц, польки, рейнлендеры и ванаранна. В горнице же вперемежку расселись капитаны и мастера, штурмана и боцманы, матросы и коки, верхние и нижние пильщики и усердно прикладывались к пивным кружкам, а разговоры становились все громче, так что собеседники уже плохо слышали друг друга. Вскоре горница была полна рассказчиками, а охотников послушать становилось все меньше, и они, конечно, повысились в цене. Чувство меры сохранили только оба корабельных мастера. Они не спеша поднимали свои пивные кружки, вспоминали старые потешные истории, связанные с постройкой кораблей, - им ли было возражать против того, что молодежь сгрудилась вокруг, слушая их беседу:
- В старину случалось немало мастеров, особенно с острова Хийю, которые и не умели толком строить корабли, но не торопились объявить об этом хозяевам. Они первым делом начинали вырубать кили - некогда, мол, будет возиться с килем, когда закипит настоящая работа! Рубили недельку, а в субботу брали у хозяина деньги. Рубили вторую недельку - и опять подавай денежки. В третью субботу хозяин уже бывало заподозрит неладное, но мужики обнадежат его, и он снова платит. Той же ночью «килерубы» тихонько исчезали, как парни на заре от девчат, и поминай как звали, их никогда и не встречали больше на этом побережье.
…А один хийюмааский житель построил, говорят, такой корабль, что никак не отличишь, где нос, а где корма: оба конца, ровно близнецы. Делать нечего, весной к одному штевню прибили белую щепку, пусть, мол, послужит нынешним летом корабельным носом, посмотрим, как поплывет под парусами. Не плывет корабль! К следующему лету попытали счастья с другим концом корабля и переместили руль к прошлогоднему штевню, служившему теперь кормой. И впрямь, корабль пошел будто получше. А хийюмааский мужичок еще хвастался: «Вот, говорит, совсем другое дело».
… Некий мастер (судя по рассказу, он был, наверно, с Сааремаа) соорудил новый корабль и как раз собирался спускать его на воду, когда к нему явился помещик и спросил, нельзя ли ему взойти на корабль. Мастер подумал малость и сказал, что не возражает, но сам еще не ведает, какой стороной корабль сядет на воду. Барин испугался и убрался восвояси…
Лаэс из Натла, высоченный, точно мачта, мужик, проходил нетвердым шагом мимо собравшихся, как раз когда Михкель потешался над жителями Хийюмаа. Великан остановился, прислушиваясь. По матери он был хийюмаасцем и разве мог он допустить, чтобы кто-нибудь, даже в шутку, насмехался над жителями Хийюмаа? Но хотя Лаэс был сильно пьян, он глубоко уважал корабельных мастеров. Половину жизни (сейчас ему было тридцать лет) он провел на различных иностранных кораблях и знал, что парусники, построенные в здешних краях, ни в чем не уступали лучшим заморским судам. Понравился ему с виду и этот новый, спущенный сегодня на воду корабль, хотя топор Лаэса не стесал ни одной щепки при постройке «Каугатомы». Только месяц назад Лаэс забрал свой вещевой мешок с баркаса дальнего плавания «Леопольдвиль» и хотел немного осмотреться в родных краях. А это, черт возьми, совсем не так просто! Девушки, с которыми в свое время он ходил на конфирмацию, сами уже стали матерями рослых девчушек и, верно, позабыли о проказах молодости. Подросла новая, чужая ему молодежь, и каждая смазливая девушка, стоящая того, чтобы поглядеть на нее, пройтись с ней в танце, выбрала уже себе какого-нибудь верного дружка. Не найдя пока подходящей компании среди молодежи, Лаэс вмешался в беседу мастеров и, слегка покачиваясь на нетвердых ногах, вылупив свои темно-синие глаза, сказал:
