«Люди, судьбою и своими грехами-ошибками поставленные в известное положение, как бы оно ни было неправильно, составляют себе такой взгляд на жизнь вообще, при котором их положение представляется им хорошим и уважительным. Для поддержания же такого взгляда люди инстинктивно держатся того круга людей, в котором признается составленное ими о жизни и о своем в ней месте понятие. Нас это удивляет, когда дело касается воров, хвастающихся своею ловкостью, проституток - своим развратом, убийц - своей жестокостью. Но удивляет это нас только потому, что кружок - атмосфера этих людей ограничена и, главное, что мы находимся вне ее. Но разве не то же явление происходит среди богачей, хвастающихся своим богатством, т. е. грабительством, - военачальников, хвастающихся своими победами, т. е. убийством, - властителей, хвастающихся своим могуществом, т. е. насильничеством».
«Как это правильно!» - едва не записал Пеэтер и от себя. Нет, одними проповедями ничего не разъяснишь рууснаскому Ренненкампфу, чьи предки много поколений держали в рабстве твоих дедов и прадедов, чей сын, молодой барон, хочет ныне держать в рабстве и тебя самого, и твоих детей, а сам полагает, что так оно и должно быть, что так предопределено свыше. И заговори ты хоть ашельским языком, тебе не удастся объяснить палачу, собирающемуся тебя повесить, что профессия его - недостойная, что он поступил бы правильно, освободив тебя из петли. Для собственного оправдания он давно уже создал себе мировоззрение, согласно которому его работа имеет весьма важное общественное значение, а сам он, следовательно, достоин всяческого уважения.
Страниц через пятьдесят встретилась опять карандашная отметка.
Толстой писал: «Люди как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских, и иногда проявляет одни, иногда другие, и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собою».
Пеэтер призадумался. Прежде всего в его воображении возникли две реки на Сааремаа, в Каугатома: Валме, текущая в Рууснаский залив, и Вессику, впадающая в Каугатомаский залив. Из Валме веснами, в половодье, вылавливалось много плотвы; в реке Вессику плотвы было меньше, там брали другую рыбу. А здесь, в таллинской речке Хярьяпеа, не вода, а вонючие помои, здесь, верно, ни одна рыба не живет. Эмайыги местами очень узка, а дальше разливается в озеро Выртсярв. Ее течение где стремительное, а где медленное. Все это можно сказать и о великой русской реке Волге. А вот, говорят, в Китае есть река, которая уже с истоков желтая и настолько насыщена лёссом, что остается желтой до самого впадения в море, почему и назвали ее Желтой рекой. Да, возможно, что, пробиваясь из первого родника, всякая река чиста. Покидая материнскую утробу, каждый ребенок невинен, но, как река уже при первых извилинах может загрязниться, так и человек уже в начале жизни может стать гордецом, спесивым и чванливым хищником. Возможно, например, что и из молодого барона Ренненкампфа получился бы человек, если бы он вырос не на мызе, а где-нибудь у простых людей, ничего не зная о своем происхождении. Но и Хуанхэ не стала бы Желтой рекой, если бы не протекала по лёссовым землям Китая.
