- Это «Двигатель» на Ласнамяэ, - ответил громогласный лоонаский Лаэс; с большим, доходившим ему почти до пят мешком провизии он то и дело отставал от Длинного Виллема.
- А этот? - Йоосеп прислушался к громкому, резкому гудку, доносившемуся с противоположной стороны.
Прежде чем Лаэс успел ответить, загудели разом несколько фабричных гудков, и в довершение всего, с оглушительным грохотом покатили мимо два ломовых извозчика. Окованные железом колеса подпрыгивал и по булыжной мостовой, и если бы Лаэсу с его «иерихонской трубой» и посчастливилось перекрыть весь этот шум, он все равно не стал бы отвечать, так как и сам уже не мог толком разобраться в хаосе звуков и гудков. Тем более что на плечи тяжело давил мешок, в который домашние постарались запихать провизии на добрую половину летнего сезона, а ящик с инструментами оттягивал руку – словом, разговаривать было не очень весело.
У Длинного Виллема мешок с домашними припасами был не легче, чем у Лаэса: не станешь ведь тратить бесценный летний заработок на еду в городе; по крайней мере вяленую рыбу и солонину старались прихватить с собой из дому. К тому же у Виллема висел на груди второй мешок, поменьше, - для Прийду и Пеэтера. Но Виллем обладал медвежьей силой и благодаря своему огромному росту легко прокладывал себе и товарищам дорогу в потоке разноцветных и разнофасонных шляп и шапок, в большинстве едва достигавших его плеч. Для этого Виллему и не приходилось применять физическую силу. Господа франты, барыни и барышни, только завидев богатырского роста человека в деревенской сермяге, с мешками и ящиком инструментов, сами сторонились его, отступая на почтительное расстояние, чтобы какой-нибудь угол мешка с выпирающим бараньим окороком не задел ненароком светлого весеннего выутюженного манто или пышной шляпы и не испортил их безукоризненный вид.
Голоса фабричных гудков поредели и стихли, будто город неумолчным ревом опорожнил, наконец, свои огромные легкие. Йоосеп охотно остановился бы, чтобы оглядеться, но Виллем и Лаэс знай продвигались вперед да вперед, и ему, чтобы не отстать и не затеряться в чужом городе, пришлось поспешать со своим хлебным мешком в их кильватере. Эти кишевшие прохожими, велосипедистами и извозчиками улицы не похожи на знакомые питканинские или рууснаские береговые тропинки, которыми он сам водил слепого Каарли. И, протискиваясь вперед в этом грохоте и суете, Йоосеп тревожился, душа его подчас готова была уйти в пятки. Не рано ли ему, шестнадцатилетнему хромому мальчишке, уже нынешним летом соваться в город? Быть может, стоило послушаться материнского совета и остаться еще на год в батраках у папаши Пуумана?
