– Значит, они есть ещё, то есть существуют. И Борис, и Димитрий. (Боже! Он знал их имена.) И вы пришли просить за них?
– Нет… Для них я ни о чём не прошу.
– Они не нуждаются в протекции?
– Нет.
– Понимаю. Прекрасно. Значит, и они тоже большевики. Что же, поздравляю. Это интересно. Где ж они? Когда стали членами партии?
Облака плыли перед её глазами.
– Постойте… одну минуту… Поскольку я ещё не знаю, что вы считаете «потенциальный возможностью вражды», то есть кого вы полагаете истребить за возможность вражды в будущем, я, пожалуй, и откажусь от своей просьбы. Ваш приём, после всего прежнего… может сделать из меня потенциального врага… Я ни о чём не прошу…
– Что ж, пожалуй, и не стоит, – сказал он, вставая.
Она тоже поднялась с кресла.
– Аристократическая женщина, – начал он просто и как-то сердечно ей улыбаясь, – имеет ту общую черту с женщиной буржуазной: обе связаны. Для второй имущество, то есть деньги, и собственный телесный комфорт дороже всего на свете, дороже, чем благо всего человечества. Для аристократки честь, имя, семья, т а к с к а з а т ь, п р о д о л ж а т е л и р о д а д о р о ж е собственной жизни и всего мирозданья… какой-нибудь там племянник… Вы, конечно, предполагаете просить о Димитрии Петровиче, не о Борисе же…
Она вздрогнула и видела: он и это отметил. Бориса, видимо, нет в живых, – горько она подумала, но вслух сказала спокойно и уже высокомерно:
– Благодарю вас. Вы помогли мне понять, что такое большевик.
– Не стоит благодарности, – ответил он рассеянно, словно мысли его уже заняты были чем-то другим.
Она направилась к выходу, когда он вдруг ещё раз её окликнул:
– И прошу извинить за такой нелюбезный приём. Но мы, знаете, заняты… Времени нет для поз и ролей. Мы действуем. А Димитрию Петровичу кланяйтесь. Он где-то тут неподалёку, в губернии. Конечно, и вас навестит как-нибудь, всё же последний в роду… племянник!
Она круто повернулась и пошла к нему. В её глазах был огонь, безумие. И громко, как имущая власть, произнесла:
– Вы прокляты!
Он даже отпрянул от неожиданности. Но быстро овладев собою, весело ответил:
– Сделайте одолжение. Проклинайте.
Этим закончилось их свидание.
Тётя Анна Валериановна продолжала жить с семьёю брата в его поместье.
Молодою, двадцати одного года, приехала Анна Валериановна к брату в «Усладу» со словом «навсегда». Ей были рады, отвели отдельные покои, и с тех пор она жила в семье Головиных, но вначале держалась как-то на отлёте, ни во что не вмешиваясь, никогда первая не начиная разговора, всегда сдержанная, спокойная. И всё же в ней угадывалось какое-то большое волнение, глубокая печаль.
