Но Милу ожидало ещё одно потрясение.
Как-то раз, после тяжкого душного дня в тот год странно запоздавшего лета, налетела буря с грозою и ливнем. Головины любили грозы. Была ночь. Зная, что и Глаша и кухарка давно заперлись и спят у себя, Димитрий с Милой вышли на балкон. Сидя в глубине, в углу, у стены, за колонной, они тихо разговаривали. Это в первый раз они решились разговаривать вне дома. Шум ливня был им защитой. Головины между собою теперь говорили только шёпотом.
Они сидели обнявшись, любуясь проносившейся и уже уходящей грозой и внезапными вспышками узлами связанных молний. Со своих мест они видеть могли только небо. Это была минута редкого теперь в «Усладе» покоя. Она их погружала в задумчивость, в полусон. Мила склонила голову на плечо брата. «Он со мною, – думала она. – Он один только к нам и вернулся – и вот мы таимся и прячемся в отчем доме». И эти лучшие минуты были исполнены печали.
Давно-давно они не сидели так на балконе. Димитрий держал руку Милы в своей, и сквозь тонкую, нежную кожу он чувствовал каждую косточку суставов пальцев.
– Как ты худеешь, Мила! У тебя теперь такие хрупкие руки.
– Представь, это только кажется так. Я сильная. Я ведро воды свободно приношу по лестнице. Хочешь, сожму твои пальцы – и ты увидишь сам. – Но она ограничилась только словами и не стала на деле доказывать свою силу.
– Что заставляет тебя так таять, так меняться на наших глазах? – спрашивал он с нежным участием.
Губы её задрожали, и она не ответила. Удар грома и вспышка молний ответили за неё. И снова стало темно. Шум дождя, такой мирный, такой приятный, как всегда – как прежде, как прежде! – разливал успокаивающую человека музыку. И вот тогда, в темноте, Мила решилась спросить:
– Скажи мне, Дима, ты не слыхал ли чего о Жорже Мальцеве?
– О нём? Как же! Слыхал.
– Что именно? – спросила она, замирая.
– Как всегда, о нём только необыкновенные вещи. Начать с его преступления. Ведь как это случилось! Ты помнишь, какой человек был этот Линдер? Собака, конечно, наш Егор был прав. И вот уже теперь, скрываясь, в бегах, встречаю я одного офицера того же полка, и он мне рассказывает. После того, как Линдер был всенародно бит, честь требовала, чтобы он ушёл из полка. Ждали этого, но не дождались. Сестрица Линдера, оказалось, была одной из особых любимиц Распутина – то-то он всё и твердил, что напишет в столицу, – она и оказывала, где нужно, давление. И, вместо порицания, стали Линдера похваливать: примерный служака, идеал дисциплины, и не увольнение его ждёт, а повышение. И вот молодые офицеры полка, кто ещё не был в годах и не думал о карьере, составили заговор – застрелить Линдера. Знаешь, был, конечно, и революционный душок среди тех молодых офицеров. Когда стали бросать жребий, конечно, Мальцеву выпало застрелить. Было в нём всегда что-то роковое, в этом Жорже. Он и выполнил. Остальное понятно: и его молчание на суде, отказ от объяснений, полное отсутствие мотивов, а также, что тогда всех удивляло, перемена отношения к нему со стороны молодых офицеров – до того ничьим любимцем он не был, а тут вдруг прямо культ мальцевский образовался. Ты, конечно, не могла этого знать, но многие удивлялись такой перемене, не зная, чем объяснить. Да и правду надо сказать, показал он большую силу характера всем своим поведением на суде.
