Вообще в эту поездку казалось, что он меняется не по дням и не по часам даже, а по мгновениям, и в одном направлении, - не знаю, как его определить,- от ночи к утру, может быть. Что-то просыпалось в нем одно за другим, как после зимы просыпается природа - сбрасывая оцепенение.
Показалось, что он поет какую-то свою песню - не ту, что все. В общей песне выводит свое, никому больше не известное. В слабом голосе Курки слышалось нечто торжественное, дарящее тайное тепло ; и это было так странно в нем, с детства озябшем, замерзшем, живущем на последней грани сил, через силу, - это неожиданное щедрое тепло.
Я подумал, что, если бы жизнь его сложилась по-иному, в иное время, он был бы счастливым человеком.
Это свое звучало так отчетливо, что и сейчас, когда я слышу украинские песни, оно просыпается, не заглушенное годами.
Как-то за столом стаканчик попал в руки высокого, широкоплечего и, по-видимому, очень сильного бородача.
«Пью до всих, до всих», он сказал скороговоркой, оглядывая властными и недобрыми глазами гостей, сидевших за большим столом, а сказав: «Пью до вас», низко поклонился Курке, так, что черные вьющиеся волосы его свесились, закрывая глаза, и протянул ему через стол стаканчик. Какое-то время рука бородача тяжело висела над затихшим столом.
Это продолжалось недолго, но нельзя было не успеть понять, что это и есть тот, кто переломил жизнь Курки.
И не я один, а все чувствовали, что Курка решает очень важное, и не для него одного - жить ли местью, у которой нет конца, или по другому закону.
Курка медленно поднял руку и принял стаканчик.
Как-то ночью, проснувшись, я увидел, что и Курка не спит. Он встретился со мной взглядом и тихо, со свойственным ему выражением ребячьего удивления сказал : — А я столько песен знаю. Когда маленький был, не пел… кажется. И там не пел… А помню, оказывается. Спишь, а кажется, что поешь.
«Там» - значило, вероятно, на лесоразработках, на фронте.
Как-то Курка с сестричкой сидели на бревнах у Ксаниной хаты, и Ксана, коснувшись рукой груди Курки, спросила:
— Что это?
— Медальон… смертный, - ответил он.
Девушка сняла с него шнурок с медальоном и повесила себе на шею. Сказала :
— Тебя не убьют.
7.
Три дня в Листопадовке слились для меня в единый праздник, нечетко разделяемый ночами. А для Курки это был День Первый, День Второй, День Третий. В эти долгие дни прошлое его, мерцавшее в самой глубине , как бы заново создавалось в нем . В эти дни он пережил то, что так несправедливо было им раньше не прожито, - свою детскую дружбу, после которой только и м ожет наступить взрослая любовь, имеющая продолжение, чего никогда не имеет детская дружба, тайная, запрятанная, освещенная краешком солнца.
