«Кто здесь потерпевшая?» — спросил милиционер и назвал фамилию. «Это я», — ответила тетя Бетя. «А где он?» — спросил милиционер. — «Он там, — сказала тетя Бетя. — Заперся в своем кабинете. Он меня хотел избить», — добавила тетя Бетя и заплакала. «Он посягнул на великую дружбу народов, гарантированную великой сталинской Конституцией», — добавила она сквозь слезы.
В кабинете главбуха не оказалось. «Сбежал, — сказала тетя Бетя. — Через черный ход ушел». «Нет, через окно выпрыгнул, — сказал я, увлеченный в то время книгами о Шерлоке Холмсе. — Оконный шпингалет приподнят и на подоконнике цветы сдвинуты». «К парикмахеру вышел», — объяснила узбечка-уборщица. Рядом с учреждением, возле чайханы, была парикмахерская. И действительно, главбух сидел в кресле с густой мыльной пеной на лице. Милиционер вошел в парикмахерскую. Мы, дети — следом. «Вы, дети, уходите, — сказал милиционер. Не ваше тут дело». Мы ушли, но недалеко, только за дверь приоткрытую, и слышали, как милиционер объявил главбуху об его аресте. Но разрешил добриться.
Потом милиционер вышел и уселся на покрытый ковром дощатый помост чайханы, сложив по-узбекски накрест ноги в казенных сапогах. И так, сидя, держа в руках пиалу, на донышке которой дымился зеленый кок-чай, налитый из принесенного чайханщиком маленького чайничка с чиненым жестяным носиком, он повел неторопливую беседу с другими узбеками, главным образом стариками, сидевшими в той же позе в халатах и тюбетейках. Тут, в тени огромной шатровой шелковицы-тутовника, можно было заказать и обед, у кого были деньги. Конечно, не по столовским карточкам, а по коммерческим ценам. Зато и обед был с настоящим мясом, а не с костями и шкурками. Были супы курма-шурпа, кафта-шурпа, кайма-шурпа, шулпа-чабад. Было мясо шавуля, плов, кысым — колбаски, жаркоп — жаркое, даляк-чичва — узбекские пельмени. Однажды, когда моей однокласснице исполнилось 9 лет, тетя Бетя повела меня и ее в чайхану и хорошо угостила: шурпа-чабан — суп с картофелем и помидорами, чачвара — пельмени с тайшимерпу – приправленные луком с начинкой. Но милиционер, находясь по долгу службы, заказал только горячий чай и горячую самсу – уйгурские пирожки с перченой бараниной и курдючным салом. Уйгуры, в отличие от узбеков, любят пить чай не со сладким урюком или кишмишем, а с перченым мясом и курдючным салом. Возможно, милиционер был уйгур.
Пьет он горячий чай с жирной самсой, беседует, но бдительно следит за дверью парикмахерской, ждет, когда главбух выйдет. Полчаса прошло и более того — не выходит. Тогда милиционер сам идет в парикмахерскую, и мы, детвора, конечно, — следом за приоткрытой дверью. И видим: главбух, гладко выбритый, сидит на стуле возле вентилятора и газету читает. Милиционер, ничего не говоря, газету забрал, точнее, вырвал — видно рассердился — и, положив на плечи главбуха руки, его, гикнув, приподнял. И тут главбух оказал сопротивление. Не то чтобы он бросился на милиционера и вступил с ним в рукопашную схватку и не так, как у Конан Дойля, любимого мной теперь тоже, но особенно тогда, в незамутненные еще свежие детские целомудренные чтения.
