Искупление - Фридрих Наумович Горенштейн

Лазарь Лазарев «Т еп ерь мои книги возвращаются...»

Познакомились мы давно. Было это (думаю, что не ошибаюсь) то ли в 1961-м, то ли в 1962 году. Позвонила мне на работу сотрудница журнала «Знамя». Кажется, она была заведующей редакцией. Говорила извиняющимся тоном. Я у них время от времени печатался, но не был, как говорится, «их автором», поэтому просьба, с которой она обращалась ко мне, ее смущала: понимала, что я могу ее не выполнить. Просьба была неожиданная, странная. Какой-то автор принес в их журнал свой то ли рассказ, то ли повесть и просил их уговорить меня прочитать его сочинение. «А что за автор?» – спросил я. «Какой-то провинциал, – ответила она. И добавила: – Похоже, что „чайник“». Мне «чайников» хватало в журнале, в котором я работал. К тому же некоторые из них, самые настырные, жаловались на нас в ЦК, а оттуда бывала нам выволочка. Напоминали, что мы в течение двух недель должны сообщить свое мнение «заявителю». От «чайников» в редакциях старались под каким-нибудь благовидным предлогом побыстрее отделаться. И я сказал звонившей мне сотруднице «Знамени», что у меня нет никакого желания разбираться с их «чайником». Неожиданно для меня она сказала с простодушным сочувствием «чайнику»: «Очень он просил». И я дрогнул, подумал, что всякое случается, быть может, у него есть какой-то серьезный резон – раз очень просил. «Ладно, – сказал я, – присылайте, прочитаю».

«Знамя» тогда занимало неказистый двухэтажный домишко рядом с Литературным институтом имени Горького (дом этот существует и нынче, только не знаю, кто им теперь владеет). От моего дома это десять минут хода. Короче говоря, когда я вечером вернулся домой из своей редакции, жена мне сказала: «Тебе из „Знамени“ прислали рукопись – это превосходный рассказ». Она начала читать его и не могла оторваться. Рассказ действительно был очень хорош – тот уровень правды, который завораживает читателя.

На следующий день я в «Знамени» узнал телефон автора, позвонил ему, и он тут же появился.

Это был приятной наружности черноволосый, высокий, худой молодой человек – затем со временем он пополнел, раздался...

Первое впечатление, особенно если оно почему-то не совпадает с тем, что мы ожидали, крепко врезается в память. Человек, замечательный рассказ которого я только что прочитал, говорил с очень сильным (не знаю, как его следует назвать, «местечковым», что ли) акцентом и интонациями. Я даже тогда подумал, что звонившая мне из «Знамени» сотрудница назвала его «чайником» потому, что рассказа не читала, судила о нем по речи его автора и решила, что человек, так разговаривающий, конечно, ничего путного написать не может. Потом за годы жизни в Москве этот акцент, эта интонация пошли на убыль, выветрились, но совсем не исчезли, даже в Берлине, где Горенштейн жил с 1981 года до конца дней своих – два с лишним десятилетия, – некоторые рудименты слышались.