В нашей двухкомнатной квартирке мир был разграничен на три зоны: моя комната, бабушкина, и наше общее – кухня. Я могла приходить к бабушке, смотреть телевизор и заниматься на фортепиано. Пианино было маминым, старым, поцарапанным, с костяными, пожелтевшими от времени клавишами, но я его любила. Потому что на нем когда-то играла моя мама.
Новый года в нашей скромной обители был почти незаметен. Елку мы не наряжали. Бабушка приносила несколько еловых веток, ставила их в большую напольную вазу, вешала на них три красных шарика и на прищепке – древнюю фигурку Деда Мороза (Снегурочку я разбила еще в первом классе). Эта ваза стояла в моей комнате у окна. В новогоднюю ночь, когда я засыпала, бабушка оставляла мне подарок на полу у вазы и непременно вешала на зеленые еловые ветки несколько шоколадных конфет на ниточке. Утром я забирала свой подарок и оставляла что-то для нее: в детстве это были в основном рисунки или открытки. На этот Новый год я поднакопила денег и купила ей банку растворимого кофе, который она любила и коробку конфет “Птичье молоко”.
Бабуля была растрогана. Она почти никогда не проявляла эмоций, – про таких, как она говорят “эмоционально скупая”. Утро первого дня наступившего года стало исключением из ее правил во многом.
Во-первых, она так сильно обняла и поцеловала меня, словно это был последний Новый год в ее жизни. Мы долго сидели молча, крепко обняв друг друга, и ощущая, что в этом огромном мире никому, кроме друг у друга, мы не нужны.
Во-вторых, она подарила мне шелковый шарф нереального цвета: этот цвет напоминал мне небо перед грозой. Шарф был совершенен не потому что был из натурального невесомого шелка, и не потому, что завораживал своим загадочным оттенком. Он был совершенен по одной-единственной причине: шарф принадлежал моей маме. Я никогда не спрашивала о маме. И о том, что случилось. Бабушка запрещала мне задавать вопросы. Однако нынешний день стал исключением из многих бабушкиных правил.
В-третьих, накинув на меня шарф, она заплакала. Я никогда не видела бабушку со слезами на глазах. Никогда. Это было впервые.
В-четвертых. Возможно, прочитав в моих глазах все вопросы и просьбы, скопившиеся за мои семнадцать лет, она произнесла тихо:
– Твоя мама была беспечной, но очень доброй девочкой. Она любила веселиться и думала лишь о той минуте, в которой жила. Ее убили. В том пустыре, на месте которого сейчас стоит этот новый дом напротив. В тот день пошёл первый снег и пустырь был идеально белым. Твою маму припорошило снегом, поэтому её нашли не сразу. Тебе было полгода. Мы так и не узнали, что произошло на самом деле и кто ее погубил. Дело осталось нераскрытым.
