Боли Шура не чувствовала, скорей всего, отец отчаянно не бил, контролировал силу, иначе убил бы, настолько зол был. Когда Шура влетела в холодный подпол единственное, что ощутила – облегчение. Боль на голове – в подвал тащил за косу, – и жар на пятой точке, на хлёсткие удары отец не поскупился.
Не прошло и часа – она всё это время не вставала с коленей, – как Шура услышала голос Фёдора Калугина. Напряглась, обратилась в слух, обомлела. Выходит, про неё с Лёшкой говорят? Видели их у реки в тот вечер, когда женские стоны на всю округу раздавались? Что это она кричала, стонала? Она с… Лёшкой Калугиным? Разве может двадцатилетний Лёшка заставить её так стонать, если двадцативосьмилетний Дружинин только перепугать сумел? Да и какой насильник из Лёшки-то, с его детскими планами уехать в Москву?
Не успела Шура переварить информацию, что опозорена Лёшей, как обрушилась следующая новость. Зачем Игнату Степановичу её в жёны брать? Она не Люба Барханова, «умасливать» не умеет. К тому же, выходит, после родного племянника берёт…
Ох, мамочка, мамочка, почему ты так рано умерла, зачем отца послушала, не стала врачей вызывать, Женю прогнала, когда та приехала? Что теперь Шуре делать, как во всём разобраться? А Настя? Настя… Что теперь будет с Настей? С отцом, с Женей, с сыночком её?
Единственное, что поняла Шура сразу – надо соглашаться. На всё! На замужество, сожительство, блуд при всём частном народе. Что на уме у Игната неизвестно, для чего ему Шура непонятно, только Лёша говорил, он полковник ФСБ, вместе с отцом генералом – пуще всех известных бесов опасен.
Если они вообще существуют, бесы эти. Всю жизнь Шуру ими пугали, в итоге сплетни, которые в прямом смысле могут её убить, распускают люди. За волосы оттаскал, отлупил человек. До смерти пугают тоже люди – у Калугиных ни рогов, ни хвоста, ни копыт, а страшно так, что колени подкашиваются. Бесы преисподнюю не покидают, людей боятся.
Она стерпит, приноровится, приспособится. Игнат – не бес, значит, договариваться умеет. Хочет в жёны взять – пусть берёт.
Легко сказать «пусть берёт», легко подумать, представить, успеть пофантазировать во время поцелуя с мужем. На деле Шура стояла в дверях номера, где должна была состояться брачная ночь. Теребила в руках подол шёлковой сорочки – подарка Жени, – смотрела на мужа, который сидел на краю кровати, вытянув и расставив ноги в брюках, руками уперевшись в белое покрывало. Внимательно смотрел на молодую жену, словно оценивал. Впрочем, действительно оценивал. В таком виде – в шёлке, едва доходящем до середины бёдер, без бюстгальтера под одеждой, он Шуру ещё не видел.
