Назову своей | страница 63



– Ладно, – спокойно ответила она.

Хорошо, что может жениться. Падать ниже, чем она собралась, не хотелось. Дружинины – семья крепкая, из старообрядцев. Отец лесом занимался, Шура подозревала, что незаконное творит, но не её дело. Мать детей вырастила, теперь за внуками присматривает. Хорошая семья, понятная. К мужу привыкнуть можно… Бог позволит, и полюбить.

Зашли в дом, когда отца не было, ушёл по делам. Шура расправила кровать, вздохнула, встала столбом рядом с Сергеем, ожидая его действий. Губы накрыл чужой рот, Шуру передёрнуло, однако, стерпела. Отвечать – не отвечала, от одной мысли об ответе становилось дурно, к подкатывающему страху прибавлялась тошнота.

Серёжа быстро уложил Шуру на кровать, завалился сверху всем телом, упёрся носом в шею, начал громко, влажно, надрывно дышать. Прислушалась к себе: пока губы к лицу не тянет, вроде приятно. Зажмурилась, невольно сжалась, когда горячие ладони забрались под платье – ледяные, колкие мурашки проскочили от поясницы вниз. Ужасно. Всё происходящее было ужасным, отвратительным, гадким. Тяжесть сверху, ёрзанье чужих рук по её несчастному телу. Разгорячённое дыхание прямо в ухо особенно раздражало. Она не могла вывернуться, оттолкнуть, отпрянуть сама.

Помимо страха появилось понимание, что блуд – действительно грех. Чем ещё назвать то отвратное, пугающее, противное, жуткое, вызывающее тошноту, что чувствовала Шура?!

С огромным трудом она вывернулась, пища как мышонок:

– Нет, нет, нет!

Сергей спешно встал, одернул рубашку, тяжело задышал, посмотрел исподлобья.

– Нет? – повторил он.

– Нет.

– Чего тогда звала?

– Я… – Что ответишь? – Иди домой, Сергей. Пожалуйста…

Тот ушёл, злобно зыркнув. Шура пила воду, клацая зубами о край чашки, никак не могла прийти в себя. Руки тряслись как в лихорадке, дышать стало больно, хотелось выть от накатывающего отчаяния. Что она натворила? Что?!

На пороге появился отец, посмотрел на Шуру, сжал челюсти так, что стало страшно – зубы раскрошит.

– Есть грех на тебе? – рявкнул он. – Блудила? Блудила, спрашиваю?!

– Есть… – затряслась Шура. – Б-б-б-л-луди-и-ила…

Достаточно одного взгляда на помятую постель, чтобы понять, где именно грешила. В родительском доме, под образами. Ей не жить… Не жить!

Александр Ермолин отличался жёстким нравом, слова доброго за всю жизнь не сказал ни односельчанам, ни жене, ни детям, благо наказывал редко, всегда за дело, особенно, когда его ослушивались.

Шуре реже всех доставалось, всё-таки младшая, отцовская любимица, названная в честь него. За всю жизнь пару раз всего отшлёпал, чаще в подпол закидывал, как щенка, наказывая, чтобы молилась, просила у Господа спасения. Она молилась, усердно, искренне, от всей души. Разве можно сравнивать детское непослушание с тем, что произошло сегодня. В отцовском доме!