— Илья Микитич, прими от всего мира челобитную на плотников Лучку Пичугина, Петьку Путимцева да на горододела Терентьева Петрушку!.. — протянул ему бумагу Едловский.
— О чем челобитье?
— Сии сукины дети подали явку государю, дружа князю Осипу, что они градскую челобитную на насильство, изгоню и разорение от воеводы подписывали в неволю, от тех подписей отказываются да под расспросными-де речами Григория Плещеева тоже подписывались в неволю и просят за то государя их простить!
Бунаков развернул лист и пробежал по нему глазами: «…забыв твое, государево, крестное целованье, он, Лучка, с своими советниками заводит составные челобитные и явки писать на наши градцкие челобитные и на нас, холопей и сирот твоих».
— Ушла ли их явка из города? Как сия измена открылась? — встревожился Бунаков.
— Полагаю, явка из города не ушла… А нашли ее Кирилко Власов да Поспелко Михайлов в Благовещенском храме. Поспелко, доложи воеводе, как то было! — сказал Ергольский.
Михайлов шагнул вперед и поведал:
— Были мы в Богоявленской церкви, оставили там с Кирилком займовые кабалы, получили деньги для московщиков и пришли в Благовещенскую церкву тоже деньги займовать. Староста-то церковный Васька Балахнин в тюрьме, потому казну открыл поп Борис, увидел я там две бумаги, счел их… Одна явка о том, что подписывались в неволю, другая от Петрушки Терентьева на дьяка Бориса Исаковича, будто вымучивал он взятку из денег на городовое строение! Хоть поп не велел бумаги брать, но силой мы оные взяли…
— Немедля всех троих жалобщиков-изменников арестовать и доставить к старой съезжей избе для расспросу! — приказал Бунаков. — Я скоро туда прибуду!
Через час он подъехал верхом к съезжей, сошел с коня, отдал повод денщику Мешкову, который привязал его к крыльцу, поскольку бревно коновязи обнимали связанными руками Лучка Пичугин и Петр Терентьев. Вокруг них — толпа служилых. К тем, кои приходили с челобитной, добавилось еще с полсотни человек. Тут и рядовые казаки, и десятники, и пятидесятники, и сыны боярские и казачий голова Зиновий Литосов.
Бунаков подошел к арестованным.
— А где третий двоеручник Путимцев? — обратился он к Ергольскому.
— На рыбную ловлю ушел вниз по Томи…
— Отчего ты, Лучка, смуту сеешь? К градской челобитной на князя Осипа руки прикладывал со всеми вместе, а ныне с горододелом, — кивнул Бунаков на Терентьева, — явку подали, что то делали в неволю, насильством… Кому сию явку подали?
— Никакую явку я не писывал и никому не подавал! — мрачно сказал Путимцев.
