— Вина мне принесут! А скажите-ка, баба тут сидит, Устька Тельнова, как она?
Два последних месяца Григорий не навещал Устинью, денег не передавал. Стала как-то она забываться… А уж коли по случаю вместе оказались, чего б не наведаться!
— Сиделица твоя за стеной, ныне плохая, долго не протянет…
— Чего так? — встревожился Григорий.
— Вроде застудилась…
Григорий подошел к двери и застучал в нее ногой.
— Че надо? — отозвался караульный казак.
— Позови Трифона! Дело к нему сугубое…
Когда через полчаса пришел Татаринов, Григорий прокричал:
— Трифон, открой, поговорить надо!
— А ты никакого дурна не учинишь?
— Христом Богом клянусь!
Выйдя за дверь, он попросил:
— Трифон, сведи к Устинье!.. Отблагодарю по-доброму…
— Да, чаю, ныне она те без надобности, хворая вовсе…
— Отчего хворая?
— Я не знахарь!.. Поначалу в горячке валялась, а вот уже три седмицы ни крошки в рот не берет.
— Все одно пусти к ней! Холопы мои завтра же деньги принесут…
— Пошли, жалко, что ли…
Татаринов открыл замок на двери другой половины тюремной избы и впустил Григория.
Устинья лежала на лавке у оконца, укрытая грязной дерюжкой.
Григорий едва узнавал ее: под глазами темные пятна, лицо восковое с впалыми щеками…
Увидев своего полюбовника, Устинья виновато улыбнулась и отвернула голову к стене. По щекам ее потекли слезы.
— Здравствуй, Устя! Че это ты удумала болеть? Весна на дворе…
Устинья медленно повернула голову к нему и едва слышно прошептала:
— Помираю я, Гришенька… Бог меня наказал… Не нужно было Семена изводить…
— Да это воевода, сволочь, виноват!.. Я те меду, молока добуду, поправишься еще…
— Не надо… Ничего душа не принимает… Прости меня, Гришенька…
— Да что ты, что ты… — тронул ее за руку Григорий. — Ты меня прости, коли в чем виноват…
Он поцеловал ее в щеку и вышел.
После полудня Татаринов, когда тюремных сидельцев выпустили во двор, подошел к Григорию.
— Преставилась Устинья! Упокой, Господи, душу рабы твоей… — перекрестился Трифон. — Отправлю упокойницу в слободу. Отец Ипат отпоет, и похоронят по-людски…
— Падла, падла, воеводишко! — сжал Григорий кулаки и закричал на весь двор:
— Объявляю великое государево слово и дело на воеводу Оську Щербатого!
Татаринов изумленно вскинул брови, караульные вопросительно уставились на него.
— Одумайся, Гришка, великое государево дело на воеводу не шутка! Сам без головы можешь остаться…
— Слово и дело на Щербатого! — упрямо прокричал Григорий. — Яви мой извет Илье Микитичу и Борису Исааковичу!..
